Сергей Николаевич Мясоедов (1865— 20 марта 1915) — полковник Русской армии, повешенный в начале Первой мировой войны по ложному обвинению в шпионаже.
Биография
Окончил московский кадетский корпус. Служил в 105-м пехотном Оренбургском полку. В 1892 году перешел в Отдельный корпус жандармов. C 1894 года занимал место помощника начальника железнодорожного жандармского отделения в Вержболове, а с 1901 по осень 1907 года состоял уже начальником Вержболовского отделения. Работа на пограничной железнодорожной станции позволила ему завязать многие знакомства в высших сферах среди людей, проезжавших по железной дороге. Поддерживал хорошие отношения с немецкими пограничными властями. Был знаком даже с немецким императором Вильгельмом II, охотничье имение которого, Ромингтен, располагалось в 15 верстах от Вержболово. Вильгельм II даже подарил Мясоедову свой портрет. Мясоедов женился на Кларе Самуиловне Гольдштейн, дочери торговца.
В 1907 году Мясоедов уволился со службы в запас. Был одним из учредителей акционерного общества «Северо-западное пароходство» вместе с братьями Борисом и Давидом Фрейбергами. В 1909 году Мясоедов познакомился с военным министром В. А. Сухомлиновым.
В 1911 восстановлен на службе и перешел в военное министерство. В 1912 против Мясоедова началась крупная интрига, возглавляемая А. И. Гучковым. В газетах «Вечернее время» и «Новое время» появились статьи с намеками против Мясоедова. 17 апреля 1912 в «Новом времени» появилось интервью с членом Государственной думы А. И. Гучковым, который уже открыто обвинил Мясоедова в шпионаже. Мясоедов вызвал Гучкова на дуэль. Дуэль состоялась: Мясоедов стрелял первым и промахнулся; Гучков сразу же после этого выстрелил в воздух. После этого скандала Мясоедов снова был уволен в запас и было проведено расследование, которое не выявило в действиях Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионстве.
С началом первой мировой войны Мясоедов был призван в армию в ополчение, как пехотный офицер, но после хлопот был назначен переводчиком в штаб 10-й армии, где выполнял незначительные поручения.
Дело Мясоедова
18 февраля 1915 по инициативе генерал-квартирмейстера Северо-Западного фронта Бонч-Бруевича и начальника контрразведки штаба фронта Батюшина Мясоедов был арестован и обвинён в шпионаже и мародерстве. Главной уликой были показания подпоручика Якова Колаковского, который попал в немецкий плен, а затем в декабре 1914 года явился к российскому военному агенту в Стокгольме Кандаурову, и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. Уже в России он показал: «При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений».
По свидетельству начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачёва, многое в показаниях Колаковского вызывало сомнения, в том числе «то обстоятельство, что, отправляя его в Россию с такими целями, немцы не дали ему ни явок, ни пароля, словом ничего такого, что могло бы для Мясоедова, если бы он был действительно шпион, служить удостоверением, что Колаковский — действительно лицо, посланное германским Генеральным штабом»[1]. Да и вспомнил Колаковский о Мясоедове лишь на третьем допросе[2].
Не придав значения этим показаниям, Главный штаб не отдавал никаких распоряжений. «Между тем, — свидетельствует Глобачев, — Колаковский стал трубить по всему Петрограду о важности своих разоблачений и что со стороны военных властей никаких мер не принимается. Слухи об этом деле дошли до бывшего в то время товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, который приказал мне разыскать Колаковского и подробно его допросить. На допросе Колаковский ничего нового не показал, и сущность его рассказа была повтореньем того, о чем он заявлял первый раз в Главном штабе. Протокол допроса Колаковского был отправлен Охранным отделением в контрразведывательное отделение Главного штаба по принадлежности, и с этого, собственно говоря, момента и началось дело Мясоедова, о котором уже знал чуть ли ни весь Петроград, комментируя его на всевозможные лады»[3].
Несмотря на слабость доказательств, военный суд приговорил 18 марта 1915 года Мясоедова к смертной казни. Мясоедов пытался осколками пенсне перерезать себе вены: его спасли и повесили — до получения кассационной жалобы командующим фронтом. Командующий не утвердил приговор, «ввиду разногласия судей», но дело решила резолюция верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича: «Все равно повесить!»
По делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых, в том числе женщин; в шпионаже обвинили даже его жену[4]. Жертвой этого дела стал и военный министр В. А. Сухомлинов, с которым Мясоедов был хорошо знаком: 13 июня 1915 года он был уволен от должности военного министра, 29 апреля 1916 года арестован и уже после Февральской революции осуждён на тюремное заключение. Осуждение Мясоедова было воспринято положительно всеми сторонами российского общества: «Поразительно единодушие, с которым чуть ли не все слои общества поверили в справедливость приговора, в виновность Мясоедова, — но дело в том, что всем слоям общества эта виновность была на руку. Роковым для Мясоедова образом совпало так, что правящие круги надеялись свалить на него вину в военных неудачах, а оппозиция, наоборот, увидела в нем символ разложившегося режима»[5].
Это дело, в котором великий князь играл первую роль, повлекло усиление четко ориентированной подозрительности общества и сыграло свою роль в том числе в майском 1915 года немецком погроме в Москве[6]. Известный русский исследователь проф. Катков писал:
Впервые русское общественное мнение как бы получило официальное подтверждение немецкого влияния в высоких правительственных кругах. Позиция Гучкова, по видимости, полностью оправдывалась. Все было подготовлено для решительного выражения недоверия правительству
—Катков Г.М. Февральская революция
После войны начальник немецкой разведки Вальтер фон Николаи писал: «Приговор… является судебной ошибкой. Мясоедов никогда не оказывал услуг Германии». Лейтенант Бауермейстер заявил: «Я никогда в жизни не обменялся ни единым словом с полковником Мясоедовым и никогда не сносился с ним через третьих лиц».
Большинство историков, исследовавших дело Мясоедова, считают его невиновным в шпионаже, а приговор — результатом судебной ошибки. У. Фуллер в книге «Внутренний враг» (1992), опирающейся на данные российских архивов, считает, что Мясоедов стал козлом отпущения российских военных неудач, и что организаторы дела знали о его невиновности.
М.Д. Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях, написанных и изданных в СССР через много лет после событий, в 1956 году, незадолго до смерти, когда самооправдание в деле Мясоедова было ему совершенно не нужно описывает дело по-иному:
... в декабре 1914 года в Генеральный штаб явился из германского плена подпоручик Колаковский и заявил, что ради освобождения согласился для вида на сотрудничество в немецкой разведке. Направленный для шпионской работы в Россию, он, судя по его словам, получил задание связаться с полковником Мясоедовым, более пяти лет уже состоявшим тайным агентом германского генерального штаба.
Одновременно полковник Батюшин, возглавлявший контрразведку фронта, начал получать донесения о подозрительном поведении Мясоедова. Разъезжая по частям армии и получая от них секретные материалы, Мясоедов чаще всего останавливался в немецких мызах и имениях пограничных баронов. Предполагалось, что именно в результате этих ночевок в германскую армию просачиваются сведения, не подлежащие оглашению. Доносили агенты контрразведки и о том, что Мясоедов занимается мародерством, присваивая себе дорогие картины и мебель, оставшуюся в покинутых помещичьих имениях.
Я приказал контрразведке произвести негласную проверку и, раздобыв необходимые улики, арестовать изменника. В нашумевшем вскоре деле Мясоедова” я сыграл довольно решающую роль, и это немало способствовало усилению той войны, которую повели против меня немцы, занимавшие и при дворе и в высших штабах видное положение.
Едва был арестован Мясоедов, как в Ставке заговорили об обуревавшей меня шпиономании”. Эти разговоры отразились в дневнике прикомандированного к штабу верховного главнокомандующего штабс-капитана М. Лемке, журналиста по профессии.
Дело Мясоедова,- писал он,- поднято и ведено, главным образом, благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин”.
Для изобличения Мясоедова контрразведка прибегла к нехитрому приему. В те времена на каждом автомобиле, кроме водителя, находился и механик. Поэтому в машине, на которой должен был выехать Мясоедов, шофера и его помощника, как значился тогда механик, заменили двумя офицерами контрразведки, переодетыми в солдатское обмундирование. Оба офицера были опытными контрразведчиками, обладавшими к тому же большой физической силой.
Привыкший к безнаказанности. Мясоедов ничего не заподозрил и, остановившись на ночлег в одной из мыз, был пойман на месте преступления. Пока владелец” мызы разглядывал переданные полковником секретные документы, один из переодетых офицеров как бы нечаянно вошел в комнату и схватил Мясоедова за руки. Назвав себя, офицер объявил изменнику об его аресте. Бывшего жандарма посадили в автомобиль и отвезли в штаб фронта. В штабе к Мясоедову вернулась прежняя наглость, и он попытался отрицать то, что было совершенно очевидным.
Допрашивать Мясоедова мне не пришлось, но по должности я тщательно знакомился с его следственным делом и никаких сомнений в виновности изобличенного шпиона не испытывал. Однако после казни его при дворе и в штабах пошли инспирированные германским Генеральным штабом разговоры о том, что все это дело якобы нарочно раздуто, лишь бы свалить Сухомлинова.