Шпионаж сегодня:

Где купить качественный специализированный инструмент для проч

Когда канализация забита, это довольно большая проблема. Если в частных домах эта проблема еще как-то терпима, в многоквартирных д...

Бухие слесаря и военные секреты

News image

Но зачем китайцам воровать то, что они, казалось бы, и так получают официально? Эксперты считают, что, во-первых, китайские воен...

В Одессе Молдавский шпион собирал информацию относительно поставк

News image

Согласно информации СБУ, Семён Никулин, который является гражданином Молдовы, искал в Одессе информацию относительно поставок о...

: Крупнейшие шпионы мира - «АТОМНЫЕ» ШПИОНЫ


«АТОМНЫЕ» ШПИОНЫ

«атомные» шпионы

На рассвете 16 июля 1945 года, когда Черчилль, Трумэн и Сталин собрались в Берлине на Потсдамскую конференцию, в пустыне Аламогордо, штат Нью-Мексико, была взорвана первая атомная бомба. На холмах, в двадцати милях от места взрыва, расположилась избранная группа ученых из стран-союзниц, чья работа и сделала возможным этот взрыв, она впервые наблюдала грибовидный столб и огненный смерч, сопровождавшие взрыв. Среди них был и британский физик немецкого происхождения доктор Клаус Фукс, чей вклад в проведение столь успешного эксперимента был весьма значительным.

Ровно через неделю после этого события президент Трумэн, после долгих сомнений и дискуссий с Черчиллем, сообщил Сталину о взрыве бомбы в неофициальной обстановке на Потсдамской конференции. Русский выслушал вежливо, но, похоже, не выразил особого удивления. Трумэн решил, что Сталин просто не смог оценить значение нового оружия. Однако представляется куда более вероятным, что Сталин уже знал о готовящемся взрыве, и лишь его дата была для него новостью, поскольку руководитель ГРУ в Москве постоянно информировал Сталина и его Политбюро о прогрессе в западных ядерных исследованиях. И мало было такого в фундаментальных принципах строения бомбы, чего не знали бы русские. Но ни Черчилль, ни Трумэн в тот июльский день 1945 года не имели ни малейшего представления о том, насколько хорошо осведомлены их русские союзники о самом секретном англо-американском военном проекте.

И прошло два месяца, прежде чем президент Трумэн в Вашингтоне и премьер-министр Эттли, сменивший Черчилля, в Лондоне узнали от взволнованного канадского премьер-министра, мистера Маккензи-Кинга о том, что советским шпионам удалось узнать по крайней мере несколько секретов атомной бомбы.

И прошло еще пять лет, прежде чем правительства Великобритании и Америки в полной мере оценили степень проникновения секретных советских служб в их главные секреты летом и осенью 1945 года.

Возможно, что западным союзникам просто повезло, что они осенью 1945 года узнали хотя бы то, что узнали. Поскольку канадский кабинет министров и журналисты едва не упустили величайшее признание, когда-либо сделанное сотрудником советской военной секретной службы.

Вечером 5 сентября 1945 года один из второстепенных сотрудников ГРУ, шифровальщик, лейтенант Игорь Гузенко в последний раз вышел из здания советского посольства в Оттаве, где он служил уже в течение двух лет. Из стального сейфа своего шефа – официально военного атташе, а фактически руководителя резидентуры ГРУ в Канаде, полковника Николая Заботина, он взял папку с более чем сотней секретных документов и телеграмм, которые он тщательно отбирал в течение предыдущих нескольких недель. Некоторое время назад Гузенко, дитя послереволюционной России, решил, что ему куда больше нравится жизнь на капиталистическом Западе. И когда пришло сообщение о вызове его в Москву, в Центр, он решил вместе с женой и маленьким сыном просить убежища в Канаде.

Покинув посольство, Гузенко сразу же отправился в редакцию газеты «Ottawa Journal», не без оснований полагая, что может предложить журналистам одну из величайших сенсаций в истории журналистики.

Хотя Оттава и столица Канадской Федерации, но, по словам дипломатов, работавших в то время в Канаде, она была в те годы довольно провинциальным городом. И подавляющее большинство оттавских журналистов осени 1945 года вполне можно было отнести к этой же категории. Гузенко, ожидавшего распростертых объятий, встретили с плохо скрываемым подозрением. Документы, представленные им, были на русском языке, тогда как никто из журналистов редакции ни сам не мог читать по-русски, ни счел нужным поискать кого-либо, умеющего это делать. И потому Гузенко просто посоветовали: «Это дело нас не касается. Идите в Королевскую полицию Канады».

Из редакции Гузенко отправился в министерство юстиции. Время приближалось к полуночи, и ему было велено прийти утром.

К этому времени Гузенко, прекрасно знавший правила советских секретных служб, уже не сомневался, что его шеф из ГБ идет за ним по пятам. Ночь он провел в страхе и тревоге, и на следующее утро, в сопровождении беременной жены и маленького ребенка, Гузенко вновь появился в министерстве юстиции.

Он попросил позволения видеть министра, которым оказался мистер Луи Сен-Лоран, позднее ставший одним из самых выдающихся премьер-министров Канады. Гузенко провели к секретарю министра. Последовал телефонный разговор на французском, которого Гузенко не понимал. Ему сказали, что министр не может принять его.

Гузенко вновь вернулся в редакцию «Ottawa Journal». На этот раз он получил категорический отказ в помощи, однако добрая девушка-репортер высказала предположение, что, может, Гузенко пытается получить канадское гражданство.

Семья Гузенко, в состоянии, близком к истерии, бродила по всей Оттаве. Дружески настроенная к ним женщина из адвокатской конторы пригласила репортера из другой газеты, который оказался столь же провинциальным, как и его коллеги из «Ottawa Journal», и его единственной реакцией были слова, что все это дело – слишком крупное для канадской прессы, которая всегда славилась своей честностью. Совершенно подавленная, семья Гузенко вернулась к себе на квартиру, уверенная, что люди из ГБ уже поджидают их дома. Гузенко боялся за свою жизнь, равно как и за жизнь жены и ребенка.

В отчаянии он вышел на балкон своей квартиры, думая напоследок насладиться прекрасным осенним вечером. В это время на соседнем балконе находились его сосед, сержант канадских военно-воздушных сил Гарольд Мейн, и его жена. Гузенко рассказал соседу, что ему грозит страшная опасность, и попросил сержанта позаботиться о его жене и сыне. Какой бы осторожной ни была реакция канадского должностного лица, каковым был Гарольд Мейн, он, однако, недолго сомневался относительно того, что следует предпринять. Он пригласил семью Гузенко перейти в его квартиру, а сам отправился в полицию. Он не боялся русской ГБ. Он был у себя в Канаде. Вскоре в квартире появились два констебля, и Гузенко как умел объяснил им свое положение. Полицейские пообещали не спускать глаз с квартиры в течение всей ночи.

Вскоре Гузенко заметил двоих мужчин, сидевших на скамейке и внимательно наблюдавших за окнами его квартиры. Сомнений у него не осталось – это были агенты ГБ.

В полночь Гузенко, уже находившегося в квартире другого соседа, разбудил громкий стук в дверь. Сквозь щель в почтовом ящике он увидел Павлова, шефа ГБ, и трех сотрудников посольства, колотивших в дверь его квартиры. Канадские законы не остановили Павлова, и он отмычкой открыл дверь, и все четверо вошли в пустую квартиру. Сосед Гузенко тут же позвонил в полицию, чтобы сообщить, что в квартиру ворвались незнакомые люди. Двое полицейских, которых Гузенко видел ранее, прибыли на место и попросили Павлова объяснить причину взлома чужой квартиры. Павлов разозлился. Он предупредил полицейских, что они находятся на территории, являющейся советской дипломатической собственностью. Тогда один из полицейских отправился за инспектором. Шеф ГБ, в чине как минимум подполковника советской секретной службы, был вне себя от ярости. Его еще никогда в жизни не допрашивали. В сопровождении трех компаньонов он шумно покинул квартиру.

Павлову удалось добиться успеха там, где с блеском провалился Гузенко: своими действиями ему удалось убедить канадские власти в том, что ПРОИСХОДИТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕЧТО ВАЖНОЕ. И на следующее же утро в квартире Гузенко появился старший офицер канадской королевской полиции. Он пригласил Гузенко и его семью проехать с ним вместе в министерство юстиции, где Гузенко подробно допрашивали в течение пяти часов сотрудники канадской разведывательной службы MI5. И чем больше информации сообщал Гузенко, тем больше канадские контрразведчики убеждались в ее ценности.

Гузенко и его жене была обещана защита, а самому Гузенко было предложено рассказать все, что ему известно. Чувствуя, что наконец-то он находится среди друзей, Гузенко пожаловался на свои трудности в общении с департаментом контрразведки, на что ему ответили, что независимо от того, как он оценивает сложившуюся ситуацию, канадские власти далеки от того, чтобы не испытывать интереса к его делу. О прибытии Гузенко в министерство юстиции мистер Сен-Лоран, тогдашний министр юстиции, а позднее премьер-министр, немедленно сообщил в полицию и департамент внутренних дел. В министерстве немедленно затрепыхались, и о деле было доложено лично премьер-министру. С шотландской осторожностью мистер Маккензи-Кинг приказал, чтобы Гузенко немедленно взяли под наблюдение, а решение по его делу отложили на сутки. Павлов снабдил мистера Маккензи-Кинга доказательствами, на которые тот очень надеялся: люди, сидевшие ночью на скамье у дома Гузенко, не были советскими шпионами. Это были детективы из канадской королевской полиции.

С секретного канадского аэродрома Гузенко с семьей самолетом переправили в их новое тайное убежище. Жену, ожидавшую рождения второго ребенка, поместили в госпиталь, где бравый сержант из королевской полиции выступил в роли отца.

Гузенко добровольно согласился на почти безостановочные допросы, и через две недели на секретном совещании мистеру Маккензи-Кингу подробно доложили о сенсационных откровениях советского перебежчика.

Премьер-министру поведали, что «получены доказательства существования подпольной сети агентов, целью которой является сбор и получение секретной и конфиденциальной информации у служащих канадского правительства, а также из офиса Верховного комиссара Соединенного Королевства в Канаде мистера Малкольма Макдональда. Эти операции проводились некоторыми сотрудниками советского посольства в Оттаве по прямым указаниям Москвы».

Мистера Маккензи-Кинга информировали о том, что главой сети был советский военный атташе, полковник Заботин, чей псевдоним в сообщениях, полученных из Москвы и отправляемых в Москву, указывается как «Грант».

Длинный список целей и задач советской шпионской сети включал и канадский атомный завод в Чок-ривер, Онтарио.

«Насколько я понял, некоторые подробности производства атомного оружия оказались раскрыты?!» – спросил м-р Маккензи-Кинг. Офицер контрразведки протянул премьер-министру копии двух зашифрованных телеграмм. Первая была получена в советском посольстве в Оттаве не далее, как два месяца назад, 30 июля 1945 года, и была адресована «Гранту»:

«Постарайтесь получить у Алека до его отъезда подробную информацию о развитии работ по урану. Обсудите с ним: считает ли он, что целесообразнее для нашего дела оставаться на месте; сможет ли он сделать это или ему нужнее и полезнее уехать в Лондон». Подписано – Директор.

Телеграмма была отправлена из Москвы 28 июля, через четыре дня после того, как Трумэн сообщил Сталину о взрыве первой бомбы, и менее чем через две недели после взрыва в пустыне Аламогордо.

Вторая телеграмма была датирована 9 августа и помечена «Грант – Директору»:

«Факты, предоставленные Алеком: (1) испытание атомной бомбы было проведено в Нью-Мексико с «49» и «94 – 239»[1]. Бомба, сброшенная на Японию[2], была изготовлена из урана 235. Известно, что производится выпуск урана 235 в количестве 400 грамм ежедневно на заводе магнитного разделения в Клинтоне. Выпуск «49» предположительно в два раза больше… Научно-исследовательские работы в этой области готовятся к публикации, однако без указания технических подробностей. Американцы уже опубликовали книгу на эту тему. (2) Алек передал нам платину со 162 микрограммами урана 233 в форме оксида в виде тонкой пластинки».

«Кто этот шпион «Алек»? – спросил м-р Маккензи-Кинг. Контрразведчик не знал. От Гузенко они узнали, что уран 235 был отправлен в Москву со специальным курьером, майором ГРУ, возвращающимся в Россию.

Ключ к установлению личности таинственного «Алека», похоже, был в сообщении, отправленном Заботиным «Директору» в Москву буквально за несколько дней до бегства Гузенко. В нем говорилось о том, что «Алек» возвращается из Канады в Лондон в начале декабря, чтобы приступить к работе в Королевском колледже в Стрэнде. Связь с ним можно будет поддерживать по телефону из Лондона. Он согласился встретиться с агентом ГРУ, который должен ждать его перед входом в Британский музей 7,17 или 27 октября. Время – 11 часов вечера. Если свидание не состоится, оно переносится на те же дни в ноябре. В качестве опознавательного знака – газета в левой руке. Пароль – «Привет Мигелю».

Маккензи-Кинг был напуган. Главные секреты всего англо-канадско-американского проекта создания атомной бомбы явно стали известны врагу. А кроме того, политические осложнения на будущих переговорах с русскими обеспечены. М-р Маккензи-Кинг больше не доверял даже шифрованным телеграммам, передаваемым по дипломатически каналам, и потому решил лично отправиться в Лондон и Вашингтон. 28 сентября, через несколько дней после секретного совещания, он отбыл в Вашингтон в сопровождении м-ра Нормана Робертсона из департамента внутренних дел и Верховного комиссара Канады из Лондона. Прибыв на место, он отправился прямиком в Белый дом, где выложил откровения Гузенко перед м-ром Трумэном, главой госдепартамента Джеймсом Бирнсом и директором ФБР м-ром Эдгаром Гувером. Маккензи-Кинг не стал надолго задерживаться в Вашингтоне и вскоре уже вылетел в Нью-Йорк, где сел на борт лайнера «Куин Мэри». 6 октября он прибыл в Саутгемптон и направился в Чекерс на встречу с м-ром Эттли.

М-р Эттли был потрясен показаниями Гузенко не меньше, чем канадский премьер-министр или американский президент. Спустя несколько часов полковник Леонард Барт, руководитель Особого отдела Скотленд-Ярда, уже получил приказ найти ответ на вопрос: «Кто такой Алек?»

На руках у полковника были два ключа: 1. Сообщение Заботина в Москву о том, что «Алек» будет работать в Королевском колледже в Стрэнде. 2. Информация, что «Алек» вернулся в Соединенное Королевство через несколько дней после окончания работ над атомным проектом в Канаде и был предположительно британским ученым. Последовали немедленные проверки факультетских регистрационных журналов Королевского колледжа, а также ученых, работавших на протяжении трех предыдущих лет по другую сторону Атлантики над проектом «Tube Alloys» – как англичане называли проект создания атомной бомбы.

Оба направления расследования неизбежно вывели на тридцатитрехлетнего доктора Аллана Нанн Мея, маленького, лысеющего человека в очках в металлической оправе и с усами «а ля Гитлер», недавно назначенного лектором Королевского колледжа. Был отдан приказ об установлении круглосуточного наблюдения за его квартирой в Стаффорд-Террасе, в Кенсингтоне.

Вскоре было установлено, что доктор Мей вернулся в Соединенное Королевство в середине сентября, через несколько дней после посещения атомного завода в Чок-ривер – второго за последние несколько недель. Сомнений почти не оставалось – доктор Нанн Мей и был «Алеком». Однако никаких действий в отношении него пока решено было не предпринимать. Вместо этого использовали все возможности для полного раскрытия шпионской сети Заботина. Было также установлено длительное сотрудничество д-ра Мея с международным коммунизмом.

Сын обеспеченного меднолитейщика из Бирмингема Аллан Нанн Мей сделал блестящую карьеру в Кембридже, где он в конце концов в 1936 году стал доктором философии. В те бурные дни середины тридцатых годов, когда ненависть к Гитлеру и нацистам была непременным атрибутом мировоззрения большинства молодых интеллектуалов, юный д-р Мей не делал секрета из своих ярко выраженных левых взглядов. Вскоре после защиты докторской диссертации он посетил Советский Союз и провел несколько недель в Ленинграде. Представляется вполне вероятным, что когда осенью 1936 года молодой кембриджский преподаватель покидал Советский Союз, его имя уже значилось в «анналах» одной из советских секретных служб.

Косвенным подтверждением этому могут служить его последующие политические пристрастия. Сразу после своего возвращения из Советского Союза д-р Мей становится членом редакционного совета газеты «Scientific Worker» – органа национальной ассоциации научных работников, организации, среди членов которой было много известных коммунистов.

Незадолго до войны он получил место преподавателя в Лондонском университете и, соответственно, не был призван на военную службу. В мае 1942 года сэр Уолес Эйкерс из британской разведслужбы выбрал его для работы над проектом «Tube Alloys», и Мей присоединился к группе физиков, работавших в Кавендишской лаборатории в Кембридже. В январе 1943 года он вошел в первую группу британских ученых, отправившихся в Северную Америку для совместной работы с американцами над проектом создания атомной бомбы. В документах Канадской королевской Комиссии по атомному шпионажу есть свидетельства того, что д-р Нанн Мей вышел на связь с русской подпольной организацией в Северной Америке «вскоре после своего прибытия в США».

В начале 1945 года Нанн Мей провел больше времени и узнал много больше о том, что происходит в Аргоннской лаборатории, чем любой из британских ученых. С тех пор было официально подтверждено, что чикагская лаборатория внесла куда больший вклад в создание конечного варианта бомбы, чем любое другое учреждение США. Так что можно сказать, что ГРУ имело своего шпиона в самом сердце атомных исследований союзных стран.

В мае 1945 года Нанн Мей, безусловно с одобрения Советов, вновь обратился за разрешением посетить Аргонн. Однако у генерала Лесли Гроувса, шефа атомного проекта США, неожиданно возникли подозрения.

«И хотя у меня не было причин подозревать его – он прошел проверку на благонадежность еще в Британии, – мне не хотелось, чтобы он так много знал о самых последних разработках, – писал впоследствии генерал Гроувс. – Именно по этой причине весной 1945 года я не дал ему разрешения посетить лабораторию в пятый раз за месяц».

Однако у доктора Мея по-прежнему оставались собственные источники информации в Канаде. Предположительно из Монреаля или с канадского завода Чок-ривер он получил жизненно важный образец, который он передал Заботину для последующей отправки в Москву со спецкурьером.

К концу октября 1945 года большая часть этих фактов из жизни д-ра Мея уже стала известна, однако контрразведка не спешила «будить собаку» и торопить события. В контрразведке, в отличие от следствия по уголовному делу, арест – совсем не обязательно наиболее желательная и ближайшая цель. M15 была уверена, что д-р Мей может стать источником куда более важной информации. Согласно данным, полученным из документов Гузенко, д-р Мей должен был в октябре или ноябре встретиться с советским агентом.

День и ночь сотрудники Особого отдела продолжали наблюдения за Меем. Однако в назначенные даты д-р Мей спокойно оставался дома. Не было также никаких признаков появления советского агента у Британского музея. Ноябрь также оказался для контрразведчиков пустым. Ясно, что д-ра Мея предупредили!

Несмотря на международную тревогу, поднятую на самом высоком уровне откровениями Гузенко, до самого начала 1946 года в западную прессу не просочилось ни словечка о разоблачении советской шпионской группы, и, следовательно, Нанн Мей получил тайное предупреждение воздержаться от встречи с неизвестными агентами ГРУ в Лондоне.

Советскому правительству было известно, что сеть Заботина раскрыта. Через два дня после побега Гузенко канадскому правительству были переданы две ноты с просьбой выдать Гузенко, обвиненного, как обычно, в растрате советских государственных средств. А спустя еще несколько недель Заботин и его персонал в Оттаве уже знали, что все члены разветвленной канадской сети находятся под подозрением.

Заботин, безусловно, пытался всячески преуменьшить значение побега Гузенко, однако ему не удалось скрыть исчезновения ста секретных документов. И можно предположить, что Центр ГРУ должен был предупредить тех агентов, которые были скомпрометированы Гузенко.

В конце ноября Заботин знал, что и его собственное положение вКанарисупа».

3 февраля американское радио сообщило о раскрытии в Канаде крупной шпионской группы. Через два дня об этом же официально объявила и канадская королевская комиссия. 15 февраля м-р Маккензи-Кинг, который на протяжении предыдущих пяти месяцев находился в незавидном положении человека, вынужденного молчать, наконец, обнародовал основные факты перед канадским парламентом. И после его выступления полиции и в Канаде, и в Англии был дан зеленый свет.

Д-ра Нанна Мея пригласили посетить британское управление по атомной энергии, где его ожидала встреча с подполковником Леонардом Бартом и другими сотрудниками Особого отдела. Мея проинформировали о серьезных утечках информации об атомных разработках, имевших место в Канаде. Ответ Мея звучал так: «Это для меня новость. Впервые слышу об этом».

Подполковник Барт предположил, что есть основание подозревать Нанна Мея в том, что он поддерживал связь с Заботиным и русским офицером, известным контрразведке под псевдонимом Бакстер. Нанн Мей ответил, что не имеет ни малейшего представления, кого имеет в виду контрразведчик. И в дальнейшем категорически отрицал, что когда-либо передавал секретную информацию каким-либо русским агентам. Тогда Барт спросил Нанна Мея, могут ли возникнуть такие обстоятельства, при которых он был бы готов оказать помощь информацией. Нанн Мей долго молчал. Потом медленно ответил: «Нет, если бы она использовалась для контршпионажа».

Подполковник Барт знал, что перед ним тот, кого он ищет. Последовал обыск на квартире и в кабинете Мея, не давший никаких результатов. Время близилось к полуночи, и Мею разрешили идти домой.

Через несколько дней его вновь допрашивали в офисе на Сэвил Роу. Мей пожаловался на слежку. Тогда Барт обернулся и небрежно бросил своему заместителю, что в будущем им следует быть осторожнее. Нанн Мей явно терял присутствие духа. Его спросили о планировавшейся встрече у Британского музея, и он в конце концов вынужден был признать, что он сам не пошел на встречу, поскольку после возвращения в Англию решил не иметь ничего общего с этим делом. И, наконец, он признал, что передал русскому агенту «микроскопическое количество» урана-233, и согласился сделать соответствующее заявление.

Он сообщил, что год назад в своей квартире в Монреале он встретился с человеком, имя которого Мей назвать отказался, что заставляет предположить, что он точно знал, что могло содержаться в документах, украденных Гузенко.

«Я тщательно обдумал вопрос, чтобы быть уверенным, что развитие атомной энергии не будет ограничено только территорией США. И я принял очень болезненное решение, что необходимо сообщить общую информацию об атомной энергии и удостовериться, что она будет воспринята серьезно. По этой причине я решил принять предложение, сделанное навестившим меня человеком».

Нанн Мей также добавил, что все это дело оказалось для него крайне болезненным, и занялся он им только потому, что почувствовал, что таким образом он сможет внести свой вклад в обеспечение безопасности человечества. Он занимался этим не за деньги, хотя и не отрицал, что в одном случае таинственный советский связник передал ему бутылку виски, в которой находились деньги. Однако это случилось против его желания. И Мею вновь разрешили отправиться домой. И лишь 4 марта он был арестован.

Последовавший суд над д-ром Алленом Нанном Меем вызвал довольно вялую реакцию британской публики, внимание которой в те дни было приковано к репортажам с Нюрнбергского процесса, в которых живописались нацистские зверства.

Когда 1 мая 1946 года в Олд Бейли открылся судебный процесс над Меем, физик был признан виновным в нарушении Закона о государственной тайне посредством «передачи между 1 января и 30 сентября 1945 года неизвестному человеку информации, которая предназначалась для прямого или косвенного использования врагом».

Следуя распространенным в то время политическим настроениям, генеральный прокурор сэр Хартли Шоукросс, только что вернувшийся после триумфального выступления на Нюрнбергском процессе, поспешил заявить, что ни у кого нет ни малейших мыслей о том, что русские – враги, потенциальные или настоящие.

М-р Джеральд Гардинер, отбросив в сторону официальную казуистику, прямо заявил, что «этим неизвестным был русский». И пояснил, что Нанн Мей был уверен, что научные открытия, подобно открытиям медицинским, должны быть использованы на пользу всего человечества. Он сказал, что Нанн Мей оказался под влиянием сделанного в годы войны заявления Черчилля о том, что Британия готова предоставить своим русским союзникам всю возможную техническую помощь. И его подзащитного охватило негодование, продолжал адвокат, когда он понял, что обещания технической помощи одному союзнику могут кончиться монополией другого.

Однако судья Оливер незамедлительно вернул дело к жесткой реальности, сказав, что Нанн Мей «исключительно из тщеславия и самомнения» присвоил себе право выносить решение по делу, касающемуся одного из главных секретов его страны, ХОТЯ ОН ДАВАЛ ПИСЬМЕННОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО.

Суд приговорил Нанна Мея к десяти годам тюремного заключения. Он стал образцовым заключенным, однако по-прежнему решительно отказывался сообщить контрразведчикам какие-либо подробности относительно агентурных сетей ГРУ в Северной Америке. После обычного помилования за хорошее поведение, он был освобожден после шести с половиной лет тюремного заключения.

К этому времени отношение к советским шпионам стало куда более жестким, чем было в момент ареста Мея, но Нанн Мей решительно отказался раскаиваться. Один известный человек, который готов был помочь ему, навсегда порвал с ним, узнав, что Мей гордится тем, что поступал честно и добросовестно на протяжении всего своего сотрудничества с ГРУ. Ему предложили работу в промышленности при условии, что он сменит имя. Мей отказался. В конце концов он нашел какую-то второстепенную работу в Кембридже, заключавшуюся в создании образцов и моделей, которые использовали ученые. Однако в Кембридже он нашел жену, которая во всем поддерживала его. Он вновь принялся интересоваться физикой и математикой, а также занялся исследованиями по теории усталости металла – жизненно важной для авиапромышленности. Со временем подписанные им статьи стали появляться в «Nature», одном из ведущих научных журналов мира. Нанн Мей словно переживал второе рождение. В начале 1962 года он был назначен специальным профессором физики в университете Ганы, оборудованном построенным русскими реактором для проведения исследований по использованию атомной энергии в мирных целях.

И, главное, Мей по-прежнему отказывался раскаиваться. По словам хорошо информированного научного корреспондента лондонской «Daily Express» м-ра Гарри Чепмена Пинчера: «Он сумел вернуться в научный мир и получить признание, не дав ни малейшего повода заподозрить его в раскаянии или компромиссе с обществом, чьей безопасности он угрожал, когда передавал секреты атомной бомбы русским, политическому делу которых он был тайно предан».

Д-р Аллен Нанн Мей, конечно же, занимает куда более высокое место в списке советских «атомных» шпионов, чем это может показаться стороннему наблюдателю.

Есть свидетельства того, что сеть Заботина оказалась куда более разветвленной, чем это было официально признано. Даже в 733-страничном отчете канадской королевской комиссии, в котором содержалась информация обо всей канадской шпионской сети, главный вопрос так и остался нераскрытым. Эта информация касалась в основном четырех шпионов, упоминания о которых находим в документах, украденных Гузенко. Все четверо фигурируют под псевдонимами, начинающимися с буквы «G». Двое, как утверждалось, были «членами особой дополнительной группы». Это:

1. «Гини» – как утверждалось в документах Гузенко, «еврей» и «владелец аптеки… имевший лабораторию».

2. «Голиа» – «молодой художник, работавший у Гини». Другими двумя шпионами на «G» были:

3. «Галя» – числится в документах Гузенко как «домохозяйка», занимающая квартиру рядом с «Дэви» – псевдоним майора Соколова, официально занимавшего должность торгового атташе в советском посольстве.

4. «Грин» – занимал «ключевую должность» в правительственном департаменте, скрывающемся под вывеской «Монреальский локомотивный департамент».

Специалисты по контршпионажу, изучавшие иносказательный жаргон ГРУ, были уверены, что «Голиа» – это молодой физик-ядерщик, работавший в лаборатории и находившийся в контакте с «евреем Гини». «Галя» из квартиры рядом с Дэви», несомненно, была американкой. «Монреальский локомотивный департамент», в котором работал «Грин», не что иное, как американский «Манхэттен проект».

Остальные доказательства давали основания предполагать, что первые двое были БРИТАНСКИМИ учеными, а двое других – американцами. Однако в течение нескольких лет контрразведки союзников пребывали в тупике, и лишь в 1950 году, как сообщают французские источники, сотрудники британской и канадской контрразведок установили, наконец, личности упоминавшихся в документах Гузенко английских ученых.

«Гини» оказался Бруно Понтекорво – итальянский еврей.

«Голиа» – доктор Клаус Фукс, участвовавший в работах по созданию атомной бомбы в Лос-Аламосе в 1945 году, особенно на заключительном их этапе.

Открытия эти, однако, были сделаны лишь ПОСЛЕ того, как Фукс, один из высокопоставленных руководителей британского агентства по атомной энергии в Харвелле, сам признался, хотя и не совсем добровольно, в том, что он был русским «атомным» шпионом. Согласно донесениям французов, сенсационные свидетельства были получены сразу после ареста Фукса, последовавшего 2 февраля 1950 года.

Некоторые из этих доказательств – согласно все тем же французским источникам – были обнаружены в бумагах, найденных при аресте Фукса в его доме в Харвелле, а остальные выдал сам Фукс, якобы «сломавшийся» во время допроса. Какова бы ни была, однако, правда об этих свидетельствах Фукса, ясно, что сразу после его ареста канадские власти перепроверили заново все дело Гузенко, а ФБР в Вашингтоне возобновило поиски шпионов в Соединенных Штатах.

То новое, что удалось выяснить относительно сетей ГРУ и ГБ, действовавших в Северной Америке, конечно, нельзя было бы узнать нигде, кроме как из полудобровольных признаний измученного мозга Фукса. Нельзя понять эти признания, не ознакомившись с некоторыми фактами из жизни человека, буквально укравшего секреты атомных бомб.

Эмиль Клаус Юлиус Фукс родился 20 декабря 1911 года в германской деревушке Руссельхейм, недалеко от Франкфурта-на-Майне в семье необычайно пылкого и зачастую неортодоксально мыслящего лютеранского пастора, сумевшего привить всей семье свой собственный особый взгляд на христианскую этику и мораль – обстоятельство, оказавшее глубокое влияние на его сына. Пастор Фукс внушал членам своей семьи, что они всегда должны поступать так, как считают правильным, не думая о последствиях. Однако недостаточно было знать, что именно правильно. Нет, каждый человек должен действовать согласно своим убеждениям, и справедливо будет сказать, что Клаус Фукс никогда серьезно не отклонялся на пути следования этой доктрине.

В 1931 году, когда Клаусу Фуксу было девятнадцать лет, отец его стал профессором религиозных наук в учительском колледже в Киле, земля Шлезвиг-Гольдштейн. В связи с получением отцом кафедры профессора в Киле, вся семья переехала в Северную Германию. Так Клаус Фукс стал жителем портового города Северной Германии, воспитавшего столь много известных в истории современного шпионажа личностей – Зорге, Вольвебера, Шульце-Бойзена, адмирала Канариса… и самого дьявольского из них – Рейнхарда Гейдриха.

Клаус перевелся в Кильский университет, поскольку немецкая система образования допускает подобное, и продолжил изучение физики и высшей математики. Он близко сошелся с любопытной группой, включавшей в себя более радикальных членов СПД и КПГ и открыто ставивших своей целью проникновение в нацистские студенческие организации. Была ли это в действительности скрытая коммунистическая группа, созданная для того, чтобы шпионить за нацистами, точно неизвестно, но представляется вполне вероятным.

По мере развития общегерманского кризиса 1932 года взгляды Клауса становились все более «левыми». И постепенно он понял, что его истинным «духовным домом» является КПГ – Коммунистическая партия Германии. К этому времени он уже стал лидером уличных боев между нацистами и коммунистическими студентами. Бои эти стали в те дни привычным событием в каждом немецком университетском городе. Накануне прихода Гитлера к власти, в конце января 1933 года Фукс сознательно вел себя вызывающе и в результате был однажды сильно избит нацистскими головорезами, едва оставшись при этом в живых. И с этого момента он стал убежденным и преданным коммунистом.

Получив приглашение на тайный коммунистический съезд в Берлине, Фукс, похоже, вытянул счастливый билет: в тот день, когда он уехал из Киля, нацисты объявили его в розыск. Был арестован отец Клауса, всегда решительно придерживавшийся социалистических взглядов. После нескольких месяцев, проведенных в тюрьме, пастор Фукс предстал перед Народным судом. Но поскольку он пользовался широкой международной известностью, то члены английского Общества друзей Германии неожиданно появились в суде. В те дни нацисты были еще чувствительны к мировому мнению и поддавались международному давлению, а потому пастор Фукс был освобожден, однако по-прежнему находился под надзором.

Клаус Фукс несколько месяцев успешно скрывался в Германии от нацистского преследования, а затем, летом 1933 года, ему удалось перейти франко-германскую границу. В карманах у него не было ни гроша, однако через своих друзей он познакомился с семьей квакеров, жившей на юго-западе Англии. Семья предложила ему кров и возможность продолжить образование. В сентябре 1933 года Фукс высадился в Англии, не имея ничего, кроме холщовой сумки, в которой он держал свои скудные пожитки. Он зарегистрировался как иностранец, не указав, однако, своего членства в Германской коммунистической партии. После выполнения всех формальностей, он отправился в дом своих друзей в Сомерсете, где тихо и незаметно прожил весь следующий год, изучая английский и почти ни с кем не общаясь.

Пройдя через сложные душевные испытания, он стал еще более убежденным и преданным сторонником коммунизма. В 1934 году многие германские коммунисты вынуждены были эмигрировать, и вскоре в Соединенном Королевстве уже образовался весьма активный и деятельный филиал КПГ. Об этом хорошо было известно как MI5, так и нацистским дипломатам и консулам, внимательно следившим за своими политическими противниками и за границей.

Летом 1934 года профессор Мотт с кафедры физики Бристольского университета, узнав о том, что Фукс готовился к экзаменам на получение степени в Кильском университете как раз накануне своего вынужденного бегства из страны, договорился, что Фуксу позволят посещать Бристольский университет бесплатно. После чего германский консул неофициально предупредил главного констебля Бристоля о том, что Фукс – коммунист. Однако руководители британской полиции не симпатизировали нацистским дипломатам и потому не придали особого значения их намекам, проигнорировав также и отчет гестапо, поступивший из Киля. Хотя этот отчет стал единственным документом, свидетельствовавшим о членстве Фукса в коммунистической партии до появления его собственных признаний в начале 1950 года.

Фукс перебрался из дома своих друзей в меблированные комнаты в пригороде Бристоля, где в течение трех последующих лет он тихо и методично занимался наукой. Он произвел большое впечатление на физиков Бристольского университета, считавших его скорее очень старательным, нежели блестящим студентом. Сейчас уже можно не сомневаться, что он был одним из самых одаренных ученых из всех, когда-либо учившихся в Бристольском университете. В 1937 году он получил степень доктора философии и одновременно стипендию для проведения исследовательской работы – не очень большую сумму, надо признать, – что дало ему возможность продолжить образование под началом знаменитого профессора Макса Борна в университете Эдинбурга.

Еще в Бристоле у него сложилась репутация упорного, усидчивого студента, что было характерно скорее просто для немца, нежели для студента яркого и блестящего. Однако Фукс начал писать статьи на тему, ставшую впоследствии известной как ядерная физика, и отсылать их в технические журналы, и через два года получил вторую докторскую степень, на этот раз в Эдинбургском университете, а также право именоваться «доктор физико-теоретических наук». Его репутация способного ученого крепла, что подтверждает получение им стипендии фонда Карнеги на проведение исследовательских работ по высшей физике.

Свободное время он посвящал изучению коммунизма, однако в более возвышенном, теоретическом смысле. Когда он не занимался наукой, он изучал труды Маркса, хотя его энтузиазм и не выливался в активные действия. Он так и не записался, подобно многим другим коммунистам, в интернациональные бригады, сражавшиеся в Испании.

Фукс по-прежнему говорил по-английски с немецким акцентом, однако стал привыкать к Англии и принимать английский образ жизни. У него появилось много друзей – англичан и шотландцев, и вполне возможно, что после катаклизма 1939 года он начал отдаляться от коммунизма, подобно многим другим молодым экстремистам тридцатых годов, менявшим свои взгляды под влиянием британского эмпиризма.

Летом 1939 года Фукс решил принять британское подданство. 17 июля он обратился с прошением о гражданстве. За него поручились как квакерская семья, так и его университетские друзья, поскольку жил он в течение предыдущих пяти лет как вполне лояльный гражданин.

Но война успела начаться до того, как его ходатайство было рассмотрено, и Фукс автоматически стал «иностранцем из вражеской страны». В ноябре он предстал перед союзным трибуналом в Эдинбурге. Была предано гласности информация о его членстве в Германской социал-демократической партии – однако Фукс ничего не сказал о своем членстве в коммунистической партии Германии. Британские власти дали ему статус беженца от нацистских преследований, и с учетом его блестящего послужного списка ему было предложено вернуться в Эдинбург, чтобы продолжить научные исследования.

Он спокойно жил в Эдинбурге до мая 1940 года, когда немцы вторглись в страны Бенилюкса и Францию. Как результат роли, сыгранной, как утверждалось, нацистской «пятой колонной», британская публика пребывала в состоянии, близком к истерии. Все немцы – плохие и хорошие – были арестованы и отправлены на остров Мэн. И Фукс вместе с ними.

Вскоре была достигнута договоренность о переводе немцев в Канаду. Все документы, касающиеся его членства в партии, с которыми путешествовал Фукс, были потеряны, когда германская подводная ложка потопила лайнер «Арандора». Вскоре Фукс обнаружил, что находится в лагере для фанатичных и нераскаявшихся нацистов. Горечь его была искренна. И в такой психологически трудный для себя момент он обрел друга. В нацистском лагере он встретил ветерана германского коммунистического движения по имени Ганс Каль, которого тоже отправили в этот скверный лагерь из-за головотяпства британских бюрократов. Каль, проведший некоторое время в России, сражался в Испании, где все считали его сотрудником одной из советских секретных служб.

Каль приехал в Англию в 1939 году и после освобождения из лагеря для интернированных работал в Адмиралтействе. Однако на протяжении всей войны он оставался членом лондонского филиала германской коммунистической партии и почти наверняка был агентом ГБ или ГРУ в Соединенном Королевстве. В конце войны он вернулся в Германию, где занял высокий политический пост в Русской зоне оккупации, который он занимал до самой своей смерти, последовавшей несколько лет спустя.

Позднее Фукс отрицал, что Каль завербовал его для работы в советской шпионской службе. Скрывал ли Фукс таким образом некоторые из своих контактов – неизвестно, однако не вызывает сомнений, что Каль оказал на него глубокое влияние за те шесть месяцев, что они провели в ежедневном общении в канадском лагере для интернированных лиц. Среди любопытных сведений, просочившихся об этом интернировании, находится и тот факт, что некий профессор Канадского университета регулярно присылал Фуксу в лагерь статьи и научные журналы – по какой причине, так и осталось неизвестным. Имя профессора было найдено в документах Гузенко, и ему пришлось предстать перед канадской королевской комиссией, пока он в конце концов не был оправдан канадским судом.

Фукс оставался интернированным вплоть до начала 1941 года, когда, благодаря усилиям профессора Борна и других его друзей из мира науки, он был освобожден и вновь приступил к продолжению научных исследований в Эдинбургском университете.

Фукс пробыл в Шотландии совсем немного – месяц или два, – когда получил письмо от другого германского ученого-беженца, профессора Рудольфа Пирлса из Бирмингемского университета, который просил Фукса быть готовым к выполнению особой работы в Бирмингеме с оплатой в пять фунтов стерлингов в неделю.

Профессор Пирлс уже занимался секретными исследованиями, направленными на поиски возможностей создания атомных бомб. И ему нужен был грамотный помощник для выполнения сложных математических расчетов, которые в наши дни, без сомнения, поручили бы компьютеру. Фукс, получивший самые благожелательные рекомендации от профессоров Мотта и Борна, казался самым подходящим человеком. Побывав в Бирмингеме, он принял предложение. Однако для начала ему пришлось выдержать проверку на благонадежность, которую проводили британские службы безопасности.

Сведения о Фуксе, включая и отчет нацистского консула в Бристоле о том, что Фукс – коммунист, были отправлены в министерство авиационной промышленности, которое в то время отвечало за проведение исследований по атомной проблеме. Однако в начале 1941 года и лично Черчилля, и военный Кабинет интересовал любой человек, который мог бы помочь Англии в ее военных усилиях. А Фукс явно мог. И потому он благополучно прошел проверку и в мае 1941 года приступил к работе.

У него было мало друзей. Из-за того, что он был немцем, семья Пирлса пригласила его жить к себе, и он оставался членом их семьи почти до того момента, когда в 1943 году покинул Соединенное Королевство. Фукс был классическим холостяком-схоластиком, совершенно неспособным пришить пуговицу, купить подарок к Рождеству или обслужить самого себя, и семья Пирлса фактически прибрала его к рукам.

Ему доставляло удовольствие жить с ними, поскольку он любил детей и животных и был человеком добрым и мягким. Он был здоров, хотя и анемического типа, однако ел сравнительно мало – главным образом мягкую пищу, поскольку имел очень плохие зубы. Он редко выходил из дома и лишь изредка позволял себе съездить в Лондон. Никто ни в семье Пирлса, ни среди его коллег не имел ни малейшего представления о том, что Клаус Фукс ездит в Лондон, чтобы передать информацию русским.

Вероятно, вскоре после того как Фукс принял предложение поехать в Бирмингем и почти наверняка в результате нападения немцев на Советскую Россию в июне 1941 года, ФУКС НАЛАДИЛ КОНТАКТЫ С СОВЕТСКОЙ СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБОЙ.

Связь с русскими он поддерживал через некоторых немецких коммунистов-беженцев, живших в Соединенном Королевстве. Позднее Фукс сам утверждал, что когда он осознал природу исследований, которыми занимались Пирлс и другие его коллеги в британских университетах, он «решил информировать русских и установил контакт с ними через другого члена германской коммунистической партии».

Его первая встреча с советским представителем состоялась в особняке, расположенном в южной части Гайд-парка, неподалеку от советского посольства. Представителя звали «Александр». Чтобы проверить надежность связника, Фукс, к ужасу всех русских, явился в посольство, где и узнал, что «Александр» на самом деле был второстепенным дипломатом, завсегдатаем всех вечеринок с коктейлями, проводившихся в Лондоне в военное время, Семеном Давидовичем Кремером… резидентом «легального аппарата» ГРУ в Соединенном Королевстве.

Впоследствии они встречались на уикендах с интервалами в два-три месяца, начиная с осени 1941 и до конца 1942 года. Поначалу Фукс передавал Кремеру машинописные копии своих собственных ежемесячных отчетов. Однако в 1942 году Пирлс, работавший над проблемой, известной как «газообразный, диффузионный процесс распада урана», посетил Соединенные Штаты, чтобы сравнить полученные результаты с результатами американских коллег, работавшими в том же направлении исследований, и после этого Фукс передал русским длинные отчеты общего характера, написанные им от руки. Конечно, Фукс был неплохо осведомлен о размахе исследований по созданию ядерного оружия, ведущихся по обеим сторонам Атлантики, и факт этот дает основания верить, что эти написанные от руки отчеты Фукса были первыми, достигшими советского политбюро и крупнейших советских ученых, свидетельствами того, что западные союзники уже работают над производством атомной бомбы.

Осенью 1941 года была основана Британская организация прикрытия, известная как «Tube Alloys», созданный для координации работы команды английских ученых, причастных к ядерным исследованиям. Весной 1942 года национальность Фукса вновь стала поводом для расспросов. Однако к этому времени профессор Пирлс и его коллеги уже успели оценить Фукса, как физика выдающихся способностей, которого можно было назвать «человек-компьютер». Как иностранец, прибывший из враждебного государства, он не имел доступа ко многим секретным документам. Однако, заручившись мощной поддержкой дирекции «Tube Alloys», Фукс вновь обратился с просьбой о предоставлении ему британского подданства. И вновь английские власти принялись изучать обстоятельства его биографии, и вновь всплыл отчет нацистского консула из Бристоля. Никаких других компрометирующих его документов обнаружено не было.

Есть основания полагать, что некоторые сотрудники британской службы безопасности, по крайней мере в военное время, придерживались убеждения, что немецкие коммунисты были особенно надежны в смысле безопасности, ибо они будут последними, кто может предать кого-либо нацистам, и подобное мнение, почти наверняка, было причиной того, что Фукс достаточно благополучно прошел проверку на благонадежность, проведенную властями британской службы безопасности. 7 августа 1942 года Клаус Фукс стал британским гражданином, дав клятву «быть преданным и хранить верность британской короне» в тот момент, когда В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ОН УЖЕ БЫЛ СОВЕТСКИМ АГЕНТОМ. В том состоянии психики, которою он сам позднее описал, как «контролируемая шизофрения», Фукс, вполне возможно, не видел никакого противоречия в этих двух событиях. Советская Россия был союзницей Британской короны, и потому верность короне означала и верность ее союзникам.

К началу 1943 года контакты Фукса с Кремером прекратились – оба явно нарушали незыблемые правила ГРУ, касающиеся конспирации. Впоследствии Фукс стал передавать свои отчеты женщине-«предохранителю», с которой он встречался раз в два-три месяца.

К этому времени Фукс уже знал многие самые сокровенные секреты англо-американского атомного проекта, но попадала ли передаваемая им информация к наиболее выдающимся русским ученым, неизвестно. Нет сомнений, что до начала 1945 года преобладала тенденция, разделяемая многими западными экспертами, описывать атомную бомбу как «пустые, нереальные мечтания» физиков.

К концу 1943 года Фукс сказал «предохранителю», что его отобрали для поездки в Соединенные Штаты вместе с группой британских ученых. В начале декабря он высадился в Нью-Йорке вместе с профессором Пирлсом и другими учеными для продолжения работ по газовой диффузии.

До отъезда из Соединенного Королевства Фукс получил через «предохранителя» точные инструкции относительно налаживания связи с представителем ГРУ в Нью-Йорке. Он не знал, что московский Центр передал его самой фантастической организации советской секретной службы из всех, когда-либо действовавших в иностранном государстве. Сотни агентов ГРУ бродили по Соединенным Штатам и Канаде, а во главе этого обширного комплекса секретных служб стоял русский, называвший себя «Павел Михайлов» – официально занимавший пост советского вице-консула в Нью-Йорке. На самом деле он был генералом Дмитрием Шиниковым, резидентом ГРУ в Северной Америке, контролировавшим более двадцати пяти агентурных сетей, включая, по всей вероятности, и группу Заботина в Канаде.

Некоторые из этих шпионских групп были так называемыми «легальными аппаратами», в которых работали русские граждане, занимавшие в качестве прикрытия дипломатические должности в Соединенных Штатах. Остальные были «нелегальными сетями», в которых впоследствии работали и такие известные агенты, как Гарри Голд, Этель и Юлиус Розенберги.

Фукс был переведен из Лондона в сеть «атомных» шпионов, действовавшую на востоке Соединенных Штатов, которой в течение нескольких недель должен был руководить майор Анатолий Яковлев, специально присланный из Москвы. Именно с «Раймондом» – таков был псевдоним швейцарского биохимика Гарри Голда, «предохранителем» этой «атомной» сети, Клаус Фукс и вышел на контакт в начале 1944 года в нью-йоркском Ист-Сайде. В течение последующих шести месяцев они встречались по крайней мере шесть раз.

На встрече, состоявшейся близ здания Сити-холла в Бруклине, Фукс передал связнику АМЕРИКАНСКИЙ РАБОЧИЙ ПЛАН СОЗДАНИЯ ПЕРВОЙ АТОМНОЙ БОМБЫ.

Большинство их встреч были предельно краткими. Незаметно для Фукса за ними наблюдал шеф сети Яковлев, который на соседней улице поджидал Голда, чтобы забрать у него переданные Фуксом отчеты, поскольку именно ради Фукса Яковлева и прислали в Соединенные Штаты из московского Центра.

В середине июня 1944 года Фукс и Голд встретились в Централ-парке. На этот раз они ходили по парку около часа, и именно тогда у Фукса сложилось впечатление, что Голд – тоже своего рода ученый и что у него достаточно ограниченные знания о некоторых технических вещах, о которых упоминал Фукс. На этот раз Фукс открыто говорил не только о своей собственной работе, но и обо всем, что он сумел узнать в ходе общения с американцами. Они договорились вновь встретиться в Бруклинском музее искусств, однако Фукс не явился. Яковлев был в панике. Голда отправили на квартиру Фукса на 77-й улице. Там было пусто. Голду сказали, что Фукс уехал. Он знал, что сестра Фукса, Кристель, вышла замуж и эмигрировала в Соединенные Штаты, где теперь жила в Кембридже, близ Бостона. В конце концов Голд вышел на ее след, однако она ничем не могла помочь ему. Когда, наконец, ей удалось что-то узнать о Клаусе, то выяснилось, что он уехал работать «куда-то на юго-запад». Однако Кристель надеялась, что Рождество он проведет с ней. Тогда Голд сказал, что он – старый друг ее брата и что ему необходимо увидеться с Клаусом. Он дал Кристель свой нью-йоркский телефон и попросил позвонить, если Клаус вдруг объявится.

Фукс действительно присоединился к профессору Пирлсу в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико: когда начались предварительные работы по созданию атомной бомбы, Пирлс послал за своим самым лучшим помощником – Фуксом.

У Клауса было педантичное отношение к вопросам безопасности: лаборатория в Лос-Аламосе была совершенно секретным местом, строго охраняемым от любых вторжений. Клаус принял требования безопасности, и он сознательно принял меры предосторожности, чтобы русские ничего не узнали о местонахождении учреждения, где он работал. Получая намного большую зарплату и живя в комфортабельном доме в квартале холостяков в Лос-Аламосе, Фукс расслабился. Он возобновил близкие отношения с семьей Пирлса, и миссис Пирлс уговорила его купить подержанный «бьюик», на котором он с удовольствием гонял, обожая высокую скорость.

Шефы сети ГРУ в Нью-Йорке к этому времени были уже глубоко обеспокоены: их главный «атомный» шпион исчез.

Фукс не смог в 1944 году выбраться на Рождество к сестре, однако приехал в Бостон на празднование Нового года. Голд снова нанес визит сестре Фукса, и двое мужчин встретились вновь. Фукс был настроен весьма дружелюбно и по-прежнему готов был сотрудничать. Он признался, что работал в Лос-Аламосе, и согласился написать все, что знает. И вскоре руководитель ГРУ в Москве узнал, что у него есть личный наблюдатель, присутствующий на заключительных стадиях создания атомной бомбы.

Фукс, однако, подчеркнул в разговоре с Голдом, что не может быть и речи о контактах в Лос-Аламосе. И вообще отказался от каких-либо встреч в течение полугода, назначив следующее свидание на 2 июня 1945 года на мосту Кастилло в Санта-Фе.

Вернувшись в Лос-Аламос, Фукс погрузился в депрессию. Он говорил, что беспокоится о сестре. Однако более вероятным представляется то, что он переживал глубокий психологический кризис. Возможно, у него были какие-то сомнения относительно того, стоит ли и дальше сотрудничать с русской секретной службой. Встреча в июне, однако, состоялась, как и было договорено. Фукс выехал из строго охраняемого и «трезвого» поселения в Лос-Аламосе якобы затем, чтобы купить спиртного. Голд прибыл в Нью-Мексико на поезде. Они встретились на мосту Кастилло в четыре часа дня, как и договаривались. Встреча продолжалась не более получаса. Фукс передал Голду толстую пачку документов и заявил, что в Лос-Аламосе достигнут «страшный прогресс» и что ПЕРВАЯ АТОМНАЯ БОМБА ДОЛЖНА БЫТЬ ВЗОРВАНА В ПУСТЫНЕ АЛАМОГОРДО ГДЕ-ТО В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. Прежде чем расстаться, Фукс и Голд договорились встретиться в следующий раз в 6 часов вечера 19 сентября близ церкви на одной из главных улиц Санта-Фе.

Голд не спешил возвращаться в Нью-Йорк. Вместо этого он сел на местный автобус и направился в город Альбукерке, расположенный в шестидесяти милях от Санта-Фе. Поскольку было у него в Нью-Мексико еще одно дело. У ГРУ был еще один шпион, работавший в лаборатории Лос-Аламоса, и Голд счел небезопасным встречаться в одном месте с людьми, работающими в сверхсекретной лаборатории. Однако, несмотря на протесты Голда, его начальник Яковлев приказал ему встретиться с капралом Дэвидом Гринглассом в квартире последнего в Альбукерке. Поскольку капрал Грингласс работал на сборке атомной бомбы, работы над созданием которой уже были близки к завершению.

Грингласс был младшим братом Этель Розенберг, которая вместе со своим мужем Юлиусом давно стала фанатичной коммунисткой и советским агентом в Соединенных Штатах. Именно Юлиус, действуя по информации, полученной от своего русского руководителя, обнаружил, что его зять, сам того не зная, действительно работает в Лос-Аламосе над созданием атомной бомбы.

Хотя молодой Грингласс и был когда-то членом молодежной коммунистической лиги, но шпионить он согласился неохотно. Яковлев, действуя через Розенбергов, снабдил молодую жену капрала Рут, которую, кстати, капрал страстно любил, достаточной суммой денег, чтобы она могла жить в отеле в Альбукерке, куда Грингласс приезжал к ней на уикенды. В обмен Грингласс ответил на ряд вопросов, которые задали ему русские. Начиная с 1945 года от него стал поступать устойчивый поток информации и грубые, сделанные от руки, наброски. Он стал собирать все возможные обрывки информации и даже ухитрился заполучить так называемые импульсные линзы – жизненно важные части секретного взрывного механизма, о которых ему по-дружески рассказал ученый, с большим одобрением относившийся к неподдельному интересу, который капрал проявлял к его работе.

Капрал собрал так много сведений, что когда Голд утром в третье воскресенье июня 1945 года появился в его квартире в Альбукерке, Грингласс, вероятно, знал об атомной бомбе столько же, сколько любой из физиков, не входивших, правда, в узкий круг людей, работавших под руководством профессора Роберта Оппенгеймера.

Он знал столько, что Голд настоятельно потребовал, чтобы он напечатал все в виде отчета. И когда «предохранитель» вновь появился после полудня, Грингласс протянул ему толстую пачку отпечатанных заметок. И еще передал кое-что более важное – сделанные от руки наброски импульсных линз с присоединенным к ним детонатором и центральной трубкой, которая и должна была взрываться.

Больше Голд не стал задерживаться в Нью-Мексико, в ту же ночь уехал в Нью-Йорк, где сразу же передал Яковлеву как отчет Фукса, так и заметки и наброски Грингласса. Так что Сталин вполне мог позволить себе продемонстрировать вежливое равнодушие в Потсдаме четыре недели спустя.

После войны у Грингласса была возможность продолжить работу в Лос-Аламосе в качестве гражданского лица, чтобы затем начать ныне хорошо известные атомные испытания на атолле Эниветок, однако он отказался от предложения. Ему не нравилась роль советского шпиона. Более того, он боялся, что не сможет устоять перед настойчивостью сестры. Из-за расхождений во взглядах пути Гринглассов и Розенбергов разошлись и вновь пересеклись в самых драматических обстоятельствах.

Фукс продолжал работать в Лос-Аламосе и был среди тех, кто присутствовал при взрыве первой атомной бомбы. Когда в сентябре он встретился с Голдом в Санта-Фе, его все еще переполняли ужас и удивление от увиденного. Он сумел достать то, что русские отчаянно старались узнать – размеры первых трех бомб, и сумел объяснить технические различия между урановой бомбой, взорванной 6 августа над Хиросимой, и улучшенным плутониевым оружием, использованным против Нагасаки несколько дней спустя. Он также поведал о растущих трениях между Америкой и Великобританией и о том, что несколько отделов лаборатории были теперь недоступны для него.

Фукс предупредил Голда, что в ближайшее время он скорее всего вернется в Англию и продолжит разведывательную работу на русских, хотя он и беспокоится, что сотрудники британской секретной службы могут обнаружить гестаповское досье на него в оккупированном англичанами Киле. Он предложил несколько различных дат для встречи с советским курьером поблизости от сравнительно малолюдной станции метро Морнингтон Крисчен в Лондоне.

В действительности, однако, Фукс пробыл в Лос-Аламосе дольше, чем рассчитывал, и уехал лишь в конце июня 1946 года, предварительно дав согласие занять должность руководителя департамента теоретической физики в новом британском Центре атомной энергии в Харвелле, в Беркшире. В июле 1946 года он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он по-прежнему оставался советским шпионом и однажды даже принял символическую плату в сто фунтов стерлингов. Он оставался одним из ведущих руководителей Харвелла до лета 1949 года – как раз до взрыва первой русской атомной бомбы, – когда американское ФБР получило данные, дающие основания предполагать, что Нанн Мей был не единственным британским шпионом, от которого русские получали секретную информацию.

Когда британская служба безопасности занялась изучением материалов, предоставленных ФБР, Фукс в некотором отношении казался человеком, имеющим отношение к делу. Показания были смутные и скудные, однако было решено изучить личное дело Фукса, чтобы попытаться выявить всю его подноготную. Подполковник авиации Арнольд, сотрудник службы безопасности в Харвелле, не знал, как ему подступиться к Фуксу с вопросами, однако проблема решилась сама собой, когда в октябре Фукс сам явился к Арнольду, с которым был в дружеских отношениях, и попросил совета. Фукс рассказал Арнольду, что его отец, недавно посетивший Соединенное Королевство и постоянно проживавший в Западной Германии, был назначен профессором теологии в Лейпциге, находившемся в русской зоне оккупации. Не скажется ли сей факт на положении самого Фукса и не следует ли ему уволиться?

Это и стало тем началом, которого так не хватало Арнольду, и в ходе многих задушевных разговоров он принялся осторожно расспрашивать Фукса. Во второй половине декабря было принято решение поговорить с Фуксом в открытую, и в Харвелл прибыл сотрудник M15 Уильям Джеймс Скардон, чтобы встретиться с Фуксом. Встреча проходила в сердечной атмосфере, и Фукс очень откровенно рассказывал о своем прошлом, признав, что в 1933 году он оказался в коммунистическом лагере. Однако Фукс категорически отрицал, что во время своей работы в Соединенных Штатах он передавал советским агентам какую-либо секретную информацию.

Он, однако, был явно встревожен происходящим, и у Арнольда появились опасения, что он может попросту сбежать. 10 января сэр Джон Кокрофт заявил Фуксу, что, учитывая новое назначение, полученное его отцом, Фуксу было бы лучше уволиться из Харвелла.

В последующие две-три недели Скардон несколько раз встречался с Фуксом. Стало очевидным, что тот переживает какой-то сильный душевный надлом. Как позднее признавался сам Фукс, он чувствовал, что разрушению подверглась вся нравственная основа его жизни. Впервые он стал беспокоиться о том, что может подвести своих британских товарищей, и вскоре, во время дружеского ланча со Скардоном в одном из деревенских пабов, Фукс выложил ему всю свою невероятную историю.

30 января он отправился в Лондон, и Скардон оформил ему явку с повинной. Показания Фуска были запротоколированы, и Фукс подписал их. Он отказался рассказать, что именно сообщал русским об атомной бомбе, поскольку СКАРДОН НЕ ИМЕЛ ДОПУСКА К СЕКРЕТНОЙ ИНФОРМАЦИИ, КАСАЮЩЕЙСЯ АТОМНОЙ ПРОБЛЕМЫ. Однако Фукс согласился рассказать обо всем, что он сообщал русским, м-ру Мишелю Перрину, которого знал с 1942 года по совместной работе над атомным проектом. И наконец, 2 февраля подполковник Леонард Барт из Особого отдела Скотленд-Ярда арестовал Фукса.

Через месяц Фукс появился в Олд Бейли и был признан виновным по четырем пунктам, касающимся разглашения секретной информации в период с 1943 по 1947 год. До самого момента объявления приговора Фукс был уверен, что его ждет максимальное наказание – смертная казнь, и потому с облегчением узнал от своего адвоката, что максимум, что ему грозит – это сорокалетнее тюремное заключение.

Министр юстиции лорд Годдард настаивал именно на таком приговоре. Впоследствии, в другом подобном случае, его преемник лорд Паркер приговорил шпиона к сорока годам тюремного заключения ПО КАЖДОМУ ПУНКТУ ОБВИНЕНИЙ, ВЫДВИНУТОМУ ПРОТИВ НЕГО.

Спустя двадцать четыре часа после признания Фукса его показания были отправлены президенту Трумэну и м-ру Эдгару Гуверу из ФБР, и в США началась новая волна расследований – на этот раз с целью установления всех американских контактов Фукса.

Фукс был повторно допрошен в тюрьме, однако в ходе допроса не смог опознать предъявленную ему фотографию Гарри Голда. ФБР, подозревавшее Голда, организовало обыск в его квартире в Нью-Йорке, во время которого была найдена карта города Санта-Фе, на которой были отмечены места встречи с Фуксом. Голд сознался во всем 22 мая, почти в тот же день, когда находившийся в тюремной камере Фукс опознал его более позднюю фотографию. Признание Голда вывело ФБР на Дэвида Грингласса, а тот, сотрудничая с ФБР, неизбежно привел агентов к своей сестре и зятю.

Голда в конечном итоге приговорили к тридцати годам тюремного заключения, тогда как Грингласс, благодаря сотрудничеству с властями и тому факту, что он не воспользовался возможностью сбежать в Мексику, получил пятнадцать лет тюрьмы. Против его жены Рут никаких действий не предпринималось.

Супруги Розенберг были приговорены к смертной казни и после всемирной, инспирированной коммунистами, кампании в их защиту в июне 1953 года отправились на электрический стул.

Клаус Фукс оставался образцовым заключенным, отсиживая срок в разных британских тюрьмах. Из своей камеры он в конце 1950 года написал письмо, протестуя против предполагаемого лишения его британского гражданства, которое он нежно возлюбил. Однако принятие такого решения представлялось неизбежным. За хорошее поведение он получил максимально возможное смягчение приговора и в начале шестидесятых был освобожден и препровожден в Лондонский аэропорт, где его посадили на самолет, вылетавший в Восточный Берлин. Там его встретила бывшая подруга. По последним данным, он живет в Восточной Германии и работает заместителем директора германского коммунистического центра ядерных исследований в Дрездене.

 




Читайте:


Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Работа спецслужб:

Разведка Западной Германии была коричневой

News image

Федеральный архив ФРГ рассекретил новую порцию материалов о западногерманских спецслужбах. Из них следует: около четырехсот наци...

Нашего разведчика в ЮАР пытали под портретом шефа гестапо

News image

20 декабря Служба внешней разведки празднует свое 90-летие и к этой дате частично рассекретила досье десяти заслуженных ра...

Возвращение Фарэвелла

News image

Среди 47 дипломатов, объявленных правительством Франции нежелательными иностранцами, значился и первый секретарь посольства Алек...

Начать придется издалека

News image

Поздней осенью 1982 года по Москве разнесся слух о небывалом происшествии: будто бы офицер КГБ арестован и осужден за бытовое уб...

РЕЗИДЕНТ НА СВЯЗЬ НЕ ВЫШЕЛ

News image

Деятельность группы «Максима» не могла не привлечь внимания немецкой контрразведки, которая прилагала большие усилия, чтобы напа...

Игры спецслужб

News image

Жизнь разведчиков будоражит воображение обывателя различными приключениями, экзотическими путешествиями, роскошью и ежедневным р...

Вербовка агента:

Приемы знакомства

News image

Приемы знакомства, обеспечивающие оптимальный повод для начального обмена фразами могут быть, скажем, такими: 1. Провоцирован...

Разработка кандидата

News image

На этом этапе производится тщательное изучение выбранного человека, доскональная проверка его индивидуальных способностей и возм...

Готовясь к проведению тестирования

News image

Готовясь к проведению тестирования, надо:

Вербовка

News image

Воздействовать на ум и поведение человека можно различными путями, одни из которых требуют лишь специфичной подготовленности спе...

Классическая информационная связь

News image

Классическая информационная связь осуществляется:  

Виды и методы вербовки

News image

Прежде всего определимся с самим понятием вербовки. Под ней следует понимать систему агентурно-оперативных мероприятий по привле...

Авторизация

Известные шпионы:

News image

Ветров Владимир Ипполитович

Владимир Ветров родился в 1932-м году в городе Москва. Занимал должность помощника начальника отдела Управления «Т», что относилось к 1-му Г...

News image

Габриэла Гаст

Родилась в 1943 году. Габриэла Гаст отлично знала политику, которую изучала в школе, однако в 1968 году, когда она побывала в ГДР, ее заверб...

News image

Фридрих Колбе

О Фрице Колбе в России ничего не слышали. Впрочем, и на Западе его имя мало что кому-либо говорит. Между тем этот человек уж никак не засл...

News image

«ДЖОННИ» – ВАЛЛИЙСКИЙ ШПИОН

Как и когда Артур Оуэнс связался с германской разведслужбой, остается неясным. Возможно, немцы впервые узнали о его крайних антианглийских...

More in: Биографии шпионов, Казнённые за шпионаж, Крупнейшие шпионы мира, Шпионы XX века