Работа военного агента в Японии • Присылка газетных сведений под видом агентурных • Трудности агентурной работы в Японии • Работа военного агента в Китае
• Нелады военного агента с его помощниками • Отсутствие агентуры у военного агента в Америке • Любезность американского военного министерства • План Владивостокской крепости в американском военном министерстве • Агентурная сеть военного агента в Лондоне • Военный агент в Париже • Трудности агентурной работы военного агента в Берлине • Официальное запрещение заниматься агентурной разведкой и неофициальное требование давать секретные данные о германской армии • Содействие другим разведывательным органам • «Весенние ласточки»
• Провал полковника Базарова в 1914 году • Арест секретаря военного агента
• Дезинформация военного агента немецкой контрразведкой • Продажа фальшивой «записки о распределении германских вооруженных сил в случае войны» • Жалобы генерал-квартирмейстера на германскую и австрийскую контрразведки
• Затруднительное положение военного агента в Вене • Разведка посредством бинокля • Вербовка агентов для Генерального штаба • Агенты Генерального штаба
• Покупка планов австрийских крепостей • Как русский Генеральный штаб погубил своих агентов - австрийских полковников Редля и Яндржека • Военный агент в Италии

Вкратце остановимся на агентурной деятельности некоторых военных агентов и на результатах этой деятельности.
В Японии военным агентом состоял полковник Генерального штаба Самойлов. Его сведения о развитии военного дела в Японии Генштаб находил малоудовлетворительными, отрывочными, несистематичными, случайными и почерпнутыми, главным образом, из газет. Но главная беда заключалась не в этом. Всякий раз, когда на заключение военного - 129 - агента в Японии ставился какой-либо серьезный вопрос, Самойлов никогда не давал определенного ответа. Ответы обыкновенно получались такие, что начало заключения не согласовывалось с его концом, или, наоборот, выводы, помещенные в одном месте, сводились на нет последующими замечаниями и т. д.
5-е делопроизводство Генштаба вынуждено было неоднократно указывать военному агенту, что сведения, помещенные им в рапортах и обозначенные «секретными», были ранее известны в Генштабе из газет и притом из японских официозных органов печати.
Такое положение подрывало веру к сведениям, сообщавшимся военным агентом, к его выводам и заключениям.
Сам Самойлов в ноябре 1908 года докладывал русскому послу в Японии, что «в Японии разведка является делом особенно трудным и рискованным». К причинам таких неблагоприятных условий он причислял:
1. Патриотизм японского народа, воспитанного в строгих правилах преданности «престолу и отечеству» и в очень редких случаях идущего на измену. Но тут же следовало добавление, что «в последнее время заметен упадок нравственности в этом отношении и все чаще появляются предложения услуг иностранцам; однако к подобным предложениям приходится относиться с большой осторожностью. Предлагающие свои услуги обыкновенно бывают принуждены к этому денежными затруднениями вследствие игры или кутежей, а так как в Японии игры запрещены, то много шансов за то, что данное лицо уже находится под наблюдением полиции и за каждым шагом его следят, следовательно, он легко может попасться, что обыкновенно и бывает довольно скоро».
2. Скрытность и недоверчивость японцев. Их «никоим образом нельзя обвинить в болтливости. Многое из того, что в европейских странах является предметом обыденных разговоров офицеров и чиновников и пр., никогда не обсуждается вне присутственных мест, следовательно, уничтожается возможность кому бы то ни было услышать и воспользоваться этим для каких бы то ни было целей».
3. Широкое понимание слова «секрет». «В Японии секретными считаются многие вещи, которые в европейских странах появляются в печати и продаются для публики: большая часть карт, все учебники военных училищ, штаты и пр. секреты. Только в недавнее время опубликована дислокация японских войск, составлявшая доселе секрет. Все приказы, распоряжения и пр., кроме публикуемых в официальной газете «Кам-по», считаются секретными; никогда не объявляются сведения о формировании, передвижении частей и пр.».
4. Хорошо организованная служба жандармов и тайной полиции. «Укоренившаяся среди японцев привычка шпионить и подсматривать - 130 - друг за другом выработала из них отличных агентов тайной полиции. В Японии не считается позорным ремесло шпиона и доносчика. Жандармы проходят, кроме того, особую школу и, как известно, в военное время употребляются для надобностей тайной разведки.
С другой стороны, в Японии легче, чем где бы то ни было, следить за каждым иностранцем, ибо скрыться «белому» никак нельзя. На каждого иностранца, прежде всего, смотрят с предубеждением, что он шпион и сразу же его окружают надзором. Корреспонденция его прочитывается, за каждым шагом его следят, замечают всех, с кем он видится, и пр. и пр. Только по прошествии некоторого времени, когда убедятся, чем он действительно занимается, можно рассчитывать, что его сравнительно оставят в покое, но и то за ним остается надзор при помощи прислуги и т. п. Без преувеличения можно сказать, что за всеми официальными лицами, живущими в Японии, по пятам следует агент полиции. Иногда он даже не скрывается и в случае вопроса о том, зачем он неустанно следует, обыкновенно дается ответ, что это делается для безопасности и т. п. Японцы не стесняются осматривать вещи в отсутствии владельца, прочитывать письма, подслушивать и т.п.».
5. Малое знакомство иностранцев с японским языком. «Многие распоряжения, исправления, отмены и пр. редактируются, например, таким образом: «к такой строке или слову прибавить то-то». Следовательно, необходимо иметь в руках прежнее и новое распоряжение, иначе ничего понять нельзя. Шифры японцев очень хороши и часто меняются».
6. Трудность найти агентов для тайной разведки, по словам Самойлова, обусловливалась «вышеуказанными причинами, с одной стороны, а с другой — тем, что большинство живущих в Японии иностранцев обставлены так хорошо теми фирмами и учреждениями, где они служат, что редко кто из них рискнет за небольшую сумму вступить на крайне опасный путь, так как большинству из них известны трудности этого дела и они достаточно напуганы известными 2 — 3 случаями поимки европейских шпионов. Следовательно, нужны какие-либо исключительные обстоятельства или особенно крупное вознаграждение, чтобы можно было рассчитывать купить услуги европейца. Что касается агентов-японцев, то только сравнительно недавно появились подобные предложения, выступают большей частью люди неопытные, и их пока всегда ловила полиция».
7. «В Японии совершенно неприменимы некоторые общеизвестные приемы разведки, имеющие место в европейских странах: переодевание, подкуп женщин, угощение спиртными напитками и пр. Всякий, применяющий подобные способы, попадется прежде всего сам и ничего не узнает». - 131-

По словам Самойлова, по этим причинам до сих пор ни одно из европейских государств не имело в Японии хорошо организованной и приносившей удовлетворительные результаты разведки. Исключение составляли китайцы. Они имели в Японии много шпионов и могли бы быть осведомлены лучше других. К сожалению, этого нет, по крайней мере в отношении разведки с военными целями. Причина этому та, что китайцы до сих пор малообразованны в военном отношении, а потому получаемые ими сведения не имеют большой цены.
Словом, впечатление от доклада военного агента таково, что в Японии никакая разведка невозможна.
Однако Самойлов делает другой вывод. Он говорит, что для организации в Японии правильной и плодотворной по результатам разведки необходимы: «1. Большие деньги. 2. Тщательный выбор агентов, причем никоим образом разведка не может быть поручена лицам, прибывающим впервые в Японию, ибо за ними-то и учреждается самый тщательный надзор; нельзя также поручать этого дела лицам, не имеющим какого-либо другого занятия, это только выдает их. 3. Учреждение какого-либо бюро вне пределов Японии, куда могли бы безопасно являться предлагающие свои услуги лица, так как в Японии их приход куда бы то ни было будет замечен после первого же посещения. 4. Необходима оценка получаемых сведений экспертом на месте, иначе будут доставляться, под видом секретных сведений, переводы из газет, вымышленные известия и т. п. Возможно также получение сведений, сфабрикованных в японском главном штабе, где для этого существует особое бюро и что имело место уже не раз».
Как видим, выводы крайне туманны и тоже склоняются к тому, что вести разведку в Японии невозможно.
В начале мы указывали, что доклад этот Самойлов почему-то представил послу. В результате, министерство иностранных дел сообщило военному министру (3 января 1909 г., № 8) о «нежелательности при настоящих условиях участия наших консульских агентов в Японии в каких-либо военных разведках». Это единственный вывод, на который было способно царское министерство иностранных дел.
Однако это не первое и не последнее наводящее панику донесение Самойлова. Этот офицер Генерального штаба, вместо того чтобы обдумать, как приспособить к местным условиям разведку, жаловался, что «общеизвестные приемы разведки в Японии неприменимы». Новых же, особенных приемов разведки он не знал и, следовательно, занимался лишь обработкой газетных сведений, ничего существенного для разведки не дававших. - 132 - Кроме сообщений военного агента в Японии и его агентурной сети, Генштаб получал сведения по военным вопросам от своего агента № 1, но начиная со второй половины 1909 года приток сведений от этого источника прекратился. Кроме того, он доставлял Генеральному штабу не те сведения, в которых последний нуждался, а те, которые ему «угодно было доставлять», то есть не Генеральный штаб руководил агентом, а агент — Генштабом. Ценность этих сведений, понятно, была невелика. Это были преимущественно переводы из газет, снабженные многословными рассуждениями и замечаниями от себя.
По словам авторов доклада, «этот источник не мог давать что-либо существенное уже по одному тому, что был хорошо известен японцам, равно как и псевдоним «Japonicus», под которым это лицо помещало свои корреспонденции в «Новом Времени».
Относительно военной деятельности японцев на материке военная агентура давала очень мало сведений. По отдельным вопросам были даны «очень хорошие сведения командированным в Японию поручиком Панчулидзевым», из чего авторы доклада делают вывод, что «этот принцип наглядно показывает, что если бы мы имели более деятельную и энергичную военную агентуру, более подвижную, то, несомненно, наши сведения о японской армии вскоре пополнились бы весьма ценными данными».
Русское посольство в Токио и подчиненные ему лица министерства иностранных дел не дали по военным вопросам никаких сведений, заслуживавших внимания.
Военный агент в Китае полковник Корнилов имел двух помощников: одного — в Мукдене, другого — в Шанхае.
По словам 5-го делопроизводства Генштаба, сведения военной агентуры о развитии военных реформ в Китае и о различных организационных мероприятиях военного характера, предпринимавшихся китайским правительством, были вполне удовлетворительными, зачастую обширными, полными и обстоятельными. Наиболее ценные, полные и обстоятельные донесения получались от военного агента. Он давал сведения преимущественно об общих руководящих указаниях, дававшихся на места центральным правительством в Пекине. В большинстве случаев эти общие сведения сопровождались переводами указов, приказов, повелений и пр.
Мукденский помощник военного агента подполковник Афанасьев вел разведку в пределах Мукденской провинции на средства, выделявшиеся ему военным агентом. На 1910 год эти средства были ограничены ничтожной суммой в 1300 рублей. - 133-

На эти деньги он содержал:
— служившего русским еще во время русско-японской войны, якобы весьма способного и испытанного агента-китайца в Андуньсяне, получавшего по 40 китайских долларов в месяц;
— агента в Дальнем, который помимо разведки в войсках занимался также сбором сведений военно-статистического характера, получая за это по 40 китайских долларов в месяц;
— агента-чиновника в штабе войск Маньчжурии, еще во время русско-японской войны работавшего с подполковником Афанасьевым и доставлявшего, кроме военных сведений также сведения о путешествовавших по Маньчжурии и Монголии японцах. Оплачивался этот агент сдельно, но не свыше 10 китайских долларов за каждое сведение или документ.
В экстренных случаях подполковник Афанасьев усиливал разведку путем посылки на места двух бывших русских агентов, которые из-за недостаточного развития не могли быть использованы ни как агенты-резиденты, ни как постоянные агенты для поручений.
В целях разведки подполковник Афанасьев использовал также французского консула в Мукдене.
Афанасьев, как и все остальные разведывательные органы на местах, занимался изучением китайской и японской печати, хотя в этом отношении ему не везло, ибо военный агент полковник Корнилов не отпускал ему средств на наем переводчиков.
Кроме того, Корнилов запретил Афанасьеву сообщать добытые сведения кому бы то ни было кроме него. Вообще Корнилов, по словам Энкеля, сильно мешал разведывательной работе Афанасьева. Так, например, бывали случаи, что полковник Корнилов внезапно предъявлял Афанасьеву требование немедленно уволить агента за его, якобы, непригодность, тогда как в действительности работа того же агента, более видная подполковнику Афанасьеву, представлялась, по его мнению, и продуктивной, и ценной.
Весьма слабо освещался Средний Китай, порученный наблюдению помощника военного агента в Шанхае. Те сведения, которые от него получались, были недостаточно систематизированы, нерегулярны, случайны, получены преимущественно из газет. Еще менее удовлетворительными были сведения о войсках Южного Китая.
Военный агент в Америке ничего существенного по агентурной разведке не давал. Главным источником его сведений была официальная пресса. Иногда он пользовался «любезностью» американского военного министерства и получал оттуда кое-какие сведения о других армиях. - 134-

Так, например, во время русско-японской войны в этом министерстве ему показали план Владивостокской крепости, якобы составленный английским капитаном Эрсом, который попал в плен к японцам и отдал им копию этого плана. По другой версии, английский коммерческий атташе Швабе купил этот план за 1200 рублей и перепродал японцам за 15000 иен. Штаб же войск Дальнего Востока сообщил, что «все планы Владивостокской крепости на месте и ни один из них не пропал». Генерал-квартирмейстер Генштаба на это резонно ответил, что «в настоящее время достаточно взять документ на 15 минут для снятия точной фотографической копии».
По сравнению с остальными довольно хорошо работал военный агент в Лондоне генерал Вогак. Сеть его состояла из следующих агентов:
1. Главный агент, по кличке «Долговязый», получавший месячное жалованье в размере 15 английских фунтов стерлингов.
2. Второстепенные агенты в министерствах иностранных дел, индийском и военном. Эти агенты оплачивались сдельно. Военный агент несколько раз возбуждал вопрос перед Генштабом об установлении им месячного жалованья «за уведомления о текущих делах», но Генштаб на это не соглашался.
Во время русско-японской войны этот военный агент «установил возможность получить копии протоколов совещаний между главными штабами Лондона и Токио по разработке общих военно-морских планов Англии и Японии в развитие пункта IV англо-японского договора, а также сущность соглашений между Англией и Японией по делам Афганистана, Китая, Персии и Турции». Все эти документы осведомитель предлагал за 35000 франков. В отпуске этой суммы Генеральным штабом было отказано с указанием, что «связь терять не следует, а предложить осведомителю обождать».
Это показывает, что военный агент в Лондоне имел довольно хорошие связи, но благодаря странной системе отпуска средств, существовавшей в Генштабе, он этих связей эксплуатировать как следует не мог. Генерала Вогака в начале 1907 года сменил генерал Ермолов, характеристику которого мы приводили выше, и все агентурные возможности «исчезли».
Военный агент в Париже фактически никакой систематической агентурной разведки не вел. По всей вероятности, русский Генеральный штаб на этом и не настаивал, так как считал Францию союзницей России. Однако если кто-либо предлагал какие-нибудь случайные сведения о Франции, русский Генштаб от них не отказывался. Так, например, в конце 1906 года военный агент сообщил, что на французских курсах Генерального - 135 - штаба обучаются несколько офицеров болгарской армии и что болгарский военный агент в Париже предложил ему частным образом ознакомиться со всеми академическими курсами, которые он легко может достать через указанных офицеров.
Генеральный штаб дал задание достать курсы «по тактике полевой деятельности войск, отдела сообщений, устройству тыла, статистике и военной географии».
Но таких случайных предложений документов было крайне мало. Сам же военный агент инициативы, в смысле углубления разведки, не проявлял. Как он смотрел на свое назначение, показывает следующая выдержка из его письма от 19 апреля 1913 г. на имя генерал-квартирмейстера Генштаба:
«Моя «консульская» деятельность снова началась, так как вместе с листьями на деревьях прилетели летние ласточки — бесчисленные наши генералы и офицеры, и отнимают массу времени».
Военный агент в Берлине находился в особых условиях. Работать ему вообще было крайне трудно. Контрразведка немцев была поставлена хорошо и за каждым шагом иностранных военных агентов следили весьма внимательно, а за сотрудниками собственных военных учреждений была установлена очень тщательная слежка. Официально военному агенту в германских штабах и учреждениях давали крайне мало сведений.
Согласно официальной инструкции, военный агент в Берлине не должен был заниматься агентурной разведкой, но Генеральный штаб неофициально требовал от него представления именно секретных сведений. Больше того, Генштаб требовал от военного агента направления шпионов в пограничные пункты и устройства там конспиративных квартир для свиданий с офицерами разведки пограничных военных округов и Генерального штаба.
Несмотря на то, что Берлин представлял из себя действительно весьма важный и интересный центр военной мысли, работа военного агента, особенно в первое время, обычно заключалась, главным образом, в приеме и устройстве разных «весенних ласточек» — бесконечного количества русских военных сановников, приезжавших в Берлин на лето «сбавлять жир», и т. д. Правда, не все военные агенты занимались только этим. Бывали и такие, которые, помимо своих прямых обязанностей, ухитрялись часть времени уделять и агентурной разведке. Но это всецело зависело от личных качеств военного агента, от его любви к делу разведки и от умения работать.
Например, военный агент в июне 1909 года доносил в Генштаб, что ему удалось «негласным путем» достать на несколько дней «Kriegs-besoldungs-Vorschrift» с приложениями «Gebiihren-Nachweisungen». Он - 136 - пробовал их сфотографировать, но испортил массу фотографического материала, не получив «годных результатов». Книги были взяты из неприкосновенного запаса одной из частей берлинского гарнизона. Через два дня ожидалась проверка в этой части, и книги к этому времени должны были быть на месте. Военный агент сел сам, посадил секретаря и свою жену и в течение двух суток они втроем эти книги переписали...
Последний русский военный агент в Берлине перед войной 1914 — 1918 гг. — полковник Базаров — так увлекся агентурной разведкой, что провалился и 22 июня 1914 г. вынужден был покинуть пределы Германии. Провал этот произошел следующим образом. Базаров завербовал чертежника германского главного инженерного управления Поля. Последний только что женился, сильно нуждался в деньгах и продал Базарову план крепости Пихлау за... 20 марок, а план крепости Летцен — за 400 марок. Базаров вел с ним переговоры о покупке еще кое-каких секретных документов. После одной такой встречи с Базаровым Поль на обратном пути встретил своего сослуживца и, разговорившись с ним, раскрыл свою связь о Базаровым. Тот предложил работать совместно, а потом выдал Поля. Суд приговорил его к 10 годам каторги. Узнав об этом, Базаров спешно выехал в Петербург, а вечером после его отъезда в берлинских газетах появился чистосердечный рассказ Поля с подробным описанием всех обстоятельств его преступления и с указанием на Базарова.
Заместителем Базарова по агентуре остался его секретарь некий Глом-биевский. Немцы арестовали его 20 июля 1914 г. на улице в тот момент, когда он садился в экипаж с секретарем генерал-консула Субботиным. В кармане у Гломбиевского находились три последних шифрованных телеграммы из русского Генерального штаба, которые он, однако, успел передать Субботину. Продержав Гломбиевского под арестом полтора часа, немцы его освободили2.
Такой же участи, как Базаров, подвергся и его предшественник — полковник Михельсон.
Иногда германская контрразведка использовала русского военного агента в целях дезинформации. Так, например, в 1908 году она передала русскому военному агенту фальшивую «записку о распределении германских вооруженных сил в случае войны».
В конце 1910 года генерал-квартирмейстер представил начальнику Генерального штаба доклад, в котором жаловался на германскую и австрийскую контрразведки, не дававшие возможности русским военным агентам в этих странах заниматься агентурной разведкой. - 137-

Он писал, что «элемент болезненной раздражительности и крайней подозрительности, внесенный событиями 1908 года во взаимоотношения России, с одной стороны, и Австрии и Германии — с другой, с особенной силой развился, как того и следовало ожидать, на столь благодатной почве, какую представляет собой разведывательная деятельность названных государств. Органическое недоверие к России за границей в этой области за последнее время вспыхнуло с такой силой, что наши соседи склонны в каждом появляющемся в их пределах русском подданном видеть прежде всего военного шпиона, из категории которых, конечно, не исключены и наши официальные военные агенты...
Положение последних при таких обстоятельствах ныне представляется тем более трудным, что, не ограничиваясь вполне законными и лояльными мерами предосторожности, германские государства, — избравшие, по-видимому, борьбу с военным шпионством щитом, из-за которого они с успехом и без риска могут наносить укол за уколом русскому самолюбию, — в последнее время стали в широких размерах пользоваться для сего провокацией...
При таких условиях представляется совершенно необходимым освободить наших военных агентов в Австро-Венгрии и Германии, хотя бы на время, от выполнения каких бы то ни было негласных поручений по разведке и предложить им впредь уклоняться от сношений с лицами, обращающимися к ним с предложениями указанного характера».
В заключение генерал-квартирмейстер предлагал ввести как правило, что разведка против Австрии и Германии и покупка секретных документов этих стран должны возлагаться в виде основной обязанности на военных агентов в Бельгии и Швейцарии, «в соответствии с чем должен производиться выбор лиц на означенные должности».
Начальник Генерального штаба, однако, нашел, что проектируемые мероприятия не оградят военных агентов от попыток их скомпрометировать, и дело осталось в прежнем положении.
Военный агент в Вене находился в аналогичном положении с берлинским. Еще в сентябре 1906 года полковник Марченко писал генерал-квартирмейстеру, что «вследствие письма вашего от 12 сентября, докладываю, что приложу все усилия и умение, дабы исполнить желание начальника Генерального штаба по сбору сведений о крепостных маневрах...
Считаю, однако, нравственным долгом доложить, что я лишен почти совершенно орудий действий...
Честолюбие и корыстолюбие являются теми человеческими слабостями, на которых агент может строить систему своей разведки. Орден и рубль являются главными факторами реальной добычи материалов. Один дает, считая не позорным и удобным приобрести орден - 138 - и сохранить свой внешний престиж (это обыкновенно наиболее ценный источник), другой просто берет, как купец. Причем в этом последнем случае он или хронический, постоянный, или мимо прошедший, случайный сбытчик...
Я осенью прошлого года докладывал о желании одного, крайне ценного лица, у источника дел стоящего, за определенную месячную сумму открыть тайны оперативных секретов Австро-Венгрии. Это предложение было отклонено. Лицо это, по моим сведениям, теперь работает за счет Италии».
Далее он пишет, что денег ему отпускают на агентурную разведку крайне мало, до того мало, что он не имеет возможности содержать даже одного постоянного агента. Поэтому он решил работать при помощи русских орденов. Но и здесь Марченко постигла неудача — в выдаче этих орденов ему было отказано. Марченко особенно волновался по поводу отказа наградить русским орденом адъютанта военного министра Австро-Венгрии майора Клингспора и поручика артиллерийского полка 27-й дивизии Квойко, оказавших ему ценные услуги.
В октябре 1911 года военный агент полковник Занкевич, сменивший Марченко, телеграфировал генерал-квартирмейстеру, что для получения определенных и вполне точных сведений о военных приготовлениях Австро-Венгрии необходимо «прибегнуть к содействию негласной разведки, к организации которой и приступаю. Считаю нужным доложить, что подвергаюсь опасности быть скомпрометированным».
Генерал-квартирмейстер генерал Данилов счел возможным поддержать это паническое настроение Занкевича, ответив ему, что начальник Генерального штаба, признавая необходимым возможное усиление наблюдения за происходящим в Австро-Венгрии, «рекомендует, однако, вам полную осторожность».
Понятно, что, получив такой «добрый совет» начальства, военный агент пошел по пути «наименьшего сопротивления». Но и здесь было больше неудач, чем удач. Так, в том же 1911 году Занкевич писал генерал-квартирмейстеру, что на больших австрийских маневрах «участвовало довольно много батарей с разобранными орудиями», приспособленными «для перевозки в гористой местности и по дурным дорогам». Однако «подробно ознакомиться с устройством приспособлений для перевозки орудий в разобранном виде не удалось: состоящие при военных агентах австрийские офицеры принимали все меры, чтобы не допускать нас близко к этим батареям.
Тем не менее удалось рассмотреть в бинокль такую батарею на походе и получить довольно ясное представление о способах перевозки орудий в разобранном виде». -139-

Этот же военный агент в Австро-Венгрии в 1912—1913 гг. (полковник Занкевич) играл активную роль в деле вербовки агентов и в частичном поддержании связи с завербованными агентами, которыми руководило Особое делопроизводство генерал-квартирмейстера Генерального штаба, старавшееся, как мы выше указывали, вести непосредственно разведку в соседних странах.
Из письма делопроизводителя Особого делопроизводства полковника Энкеля от 6—19 сентября 1912 г. на имя Занкевича мы узнаем, что лейтенант австрийской службы чех Э. Навратиль имел на национальной почве «дело чести» и вынужден был покинуть военную службу. После этого он поехал в Белград и предложил сербам свои услуги в качестве осведомителя. Он рассчитывал быть полезным сербам, ибо знал австрийские мобилизационные распоряжения на случай войны против Италии и Сербии. Сербское военное министерство его предложения отклонило, направив его к русскому военному агенту полковнику Артамонову. Навратиль не имел совершенно денег. Сербы выдали ему на дорогу один франк... и посоветовали обедать в бесплатной столовой общества Красного Креста. Он пошел и на это унижение. При разговоре с Артамоновым Навратиль наивно по этому поводу заявил, что «в Австрии всегда дают на обратный проезд тем, которые являются с предложением подобных услуг, но почему-либо бывают не приняты». Артамонов выдал ему 50 франков и отправил в Вену.
Делопроизводителя Особого делопроизводства Генштаба Энкеля заинтересовал этот австрийский лейтенант. Узнав от Артамонова о нем все вышесказанное, Энкель дал указания Занкевичу. Он писал, что «давно озабочен приисканием за границей таких осведомителей, которые могли бы в военное время, с отъездом военных агентов, служить «нашими глазами и ушами на местах», а в мирное время следить за жизнью войск и проведением в жизнь на местах различных военных мероприятий и этим пополнять «нашу и вашу ориентировку», особенно в настоящее время».
Далее Энкель предлагал Занкевичу «осторожно прощупать» Навратиля, навести о нем кое-какие справки, выяснить его компетенцию и пожелания. Энкель полагал, что такой «бедняк охотно согласится поселиться там, где ему укажут, и работать в качестве осведомителя за 150 — 200 крон в месяц». Энкель был согласен даже никаких документов от него не требовать, лишь бы «от его глаза и уха в известном районе не ускользало бы ничего, что для нас имеет значение в предмобилизационный период и в военное время, и, конечно, и в мирное время».
В заключение Энкель просил Занкевича сообщить, в каком из узловых стратегических пунктов — на албанском или сербском фронтах — - 140 - лучше всего поместить Навратиля. Последнему должны были быть поставлены следующие условия: 1) принимается он пока на испытание без определенного срока, а вопрос о постоянной службе решается, в зависимости от результатов работы, через несколько месяцев; 2) писать он должен возможно чаще (конечно, по обыкновенной почте), не подписываясь и соблюдая крайнюю осторожность при посылке своей корреспонденции; 3) особо секретные сведения должны писаться между строк лимонной кислотой.
Несмотря, однако, на эти инструкции, Энкель пожелал сам встретиться с Навратилем и вызвал его в Петербург. Свидание состоялось в начале октября. Навратиль произвел на Энкеля очень выгодное впечатление, и Энкель запретил ему при каких бы то ни было условиях впредь обращаться к Занкевичу, а поддерживать все сношения исключительно с Энкелем по обыкновенной почте — письмами, написанными лимонной кислотой.
Но уже 29 ноября 1912 г. Энкель писал Занкевичу, что «гость от Артамонова давно уже сидит у вас после свидания со мной здесь, но пользы пока не принес никакой, денег же клянчит усердно...».
На этом, как можно судить по переписке, и кончилось дело с Навратилем.
Аналогичная картина получилась и с другим, почти таким же образом завербованным, агентом под литерой «Я». Этого «Я», однако, эксплуатировали по двум линиям — Энкель и Занкевич. «Я», конечно, таким двойным подчинением был поставлен в крайне глупое положение. Энкель, например, приказывал ему сидеть на месте и собирать по заданиям сведения. Занкевич же приказывал ему отправиться в «осведомительную поездку». Агент терялся, не знал, «какому Богу» в конце концов служить. В результате раздумья он решил сообщить Энкелю по почте посредством лимонной кислоты, что Занкевич приказывает ему совершать поездки, и спрашивал, как ему быть. Энкель увидел, что создалось пиковое положение, и решил выйти из него следующим образом. Он в весьма вежливой форме написал Занкевичу, что препятствий против поездок «Я» не имеет и что «он чрезвычайно рад», что выбор Занкевича пал на «Я», ибо до сих пор причин жаловаться на него у Энкеля нет, что у «Я» масса доброго желания, что он добросовестен, скромен, хотя и несколько легкомыслен, упоминая, например, в своих письмах к Энкелю военного агента, и т. д.
Давая разрешения «Я» совершать для Занкевича «осведомительные поездки», Энкель в то же время просил передать «Я», что он «с нетерпением ждет от него обещанных данных о железных дорогах и особенно продолжения плана крепости Перемышль, для чего «отдано распоряжение - 141 - Берлину купить и выслать ему фотографический аппарат и высланы авансом 6000 рублей».
Спустя некоторое время Энкель уже начинает волноваться. Хваленый «Я» прислал лишь часть плана крепости Перемышль и уже требует новых авансов. Энкель пессимистически замечает: «...Подбодрите его, так как, по-видимому, он склонен к лени и... попрошайничеству...».
В начале 1913 года Энкель уже приходит в ярость. Дело опять касается «Я», который «ведет себя как мальчишка», пишет Энкель Занкеви-чу. Во-первых, он «будирует (сердится, дуется. — Прим. ред.) за невысылку дополнительного вознаграждения за план Перемышля и со своей стороны задерживает высылку планов М-а (Миколаева. — К. 3.) и железнодорожных документов. Между тем я твердо решил не сдавать в этом вопросе, ибо считаю, что мы вознаградили его по-царски (в общем 6000 рублей за Перемышль), а во-вторых, убежден, что он в конце концов все-таки запросит пардона, так как сбыта своему товару не найдет, а в деньгах будет нуждаться. Позволю себе лишь просить вас при случае, если вы с ним увидитесь, заявить ему категорически, что наше решение непоколебимо и что вымогательство — дело не офицерское».
С целью заставить Энкеля пойти на уступки, «Я» сообщил ему, что он через посредство одного офицера австрийского Генерального штаба может доставить план стратегического развертывания австрийской армии на случай войны с Россией на следующих условиях: за весь план 50000 крон, из них 25000 крон по высылке Энкелю документа. Энкель восклицает: «Неужели «Я» настолько наивен, что серьезно считает такие условия приемлемыми? Если увидитесь с ним, то не откажите его обругать и разъяснить ему всю глупость его предложения. Мы, конечно, не отказываемся приобрести предлагаемый документ и даже ничего не имеем против общей суммы, если он окажется годным и полным. Но, конечно, деньги за него мы заплатим лишь тогда, когда произведем соответствующую экспертизу, а для этого документ необходимо вывезти из Австрии на нейтральную почву.
В виде аванса — обеспечения интересов продавца — мы согласны непосредственно перед экспертизой дать ему до 1000 рублей, но и только. Далее, мы ставим следующие условия в обеспечение наших интересов:
документ передается нам по частям, в зависимости от того, как он составлен, то есть по дням или по корпусам. По каждой части производится отдельная экспертиза и отдельный расчет, исходя из общей;
суммы в 50000 крон за все. Если он не будет считаться с этими пожеланиями, то мы не задумаемся выпустить его в трубу, так как свет, слава богу, еще не сошелся на нем клином...». - 142-

«Я» не уступал и настаивал на выполнении своих первоначальных условий. Казалось бы, что Энкель приведет свои угрозы относительно «выпуска в трубу» в исполнение. Вместо этого он в феврале 1913 года писал Занкевичу, что полагал бы желательным продолжать переговоры с «Я» с тем, чтобы «получить от него некоторую часть документов, по которой действительно можно было бы судить о достоинстве последних. Эта операция, однако, должна быть совершенно самостоятельной, безотносительно к вопросу о приобретении нами всего документа, то есть другими словами, цена, которую вы уплатите за полученное, должна соответствовать реальной стоимости документов, как таковых, а не как части всего документа в совокупности». Далее Энкель просит Занкевича указать «Я», что ему уже выдана сравнительно крупная сумма за совершенно негодные документы, а потому дальнейшим сношениям с агентом уместно было бы придать характер «требования реабилитировать себя и оправдать оказанное ему доверие, не неся с нашей стороны сколько-нибудь крупных дополнительных расходов».
По поводу же недоставки «Я» обещанных железнодорожных документов и плана Миколаева, Энкель просил Занкевича передать ему, что «неприсылка этих документов может угрожать ему совершенным прекращением каких бы то ни было дел с ним, т. к. эти поставки были условлены заранее и даже приняты во внимание при определении вознаграждения за Перемышль. Последний им действительно доставлен нам полностью, но внушает некоторые сомнения».
Как видно из письма Энкеля от 2 марта 1913 г. к Занкевичу, «Я» действительно доставил часть плана «развертывания австрийской армии», предварительный осмотр которого дал такие результаты: «печати на документах внушают серьезные сомнения, ибо носят... явные следы пера. Линии при накладывании каучуковой печати, могут сливаться, но раздваиваться — едва ли»...
Как мы видели, эта почти двухлетняя игра «в агенты военного времени» дала Энкелю за сравнительно крупную сумму денег «совершенно негодные документы». Понятно, кроме того, что для военного времени ни один из указанных агентов не сохранился...
Необходимо, однако, отметить, что помимо указанных агентов Генеральный штаб имел в Австро-Венгрии незадолго до войны 1914 —1918 гг. четырех весьма солидных агентов. Двое из них спокойно до сих пор проживают в Австрии и во время войны занимали там крупные военные посты. Мы их раскрывать не станем, тем более что они с началом войны от русской разведки отошли.
Полковники же австрийского Генерального штаба Редль и Яндржек были раскрыты австрийской контрразведкой задолго до начала войны. - 143-

Полковника Редля на почве его извращенных наклонностей завербовал русский военный агент Марченко и связал его с русским Генеральным штабом. Редль давал сведения 3 — 4 раза в год, но зато вполне исчерпывающие и по всем интересующим русский Генштаб вопросам. Деньги ему нередко пересылались из одной нейтральной страны в Вену на почтовый ящик. Эти деньги, о которых получила сведения австрийская контрразведка, и погубили Редля, занимавшего в то время уже должность начальника штаба корпуса в Праге. В 1913 году его служба в русской разведке была раскрыта и ему было предложено застрелиться, что он и сделал3. Работал он в русской разведке около 7 лет.
Полковника Яндржека, работавшего в мобилизационном отделе австрийского Генерального штаба, завербовал военный агент Занкевич. Встречи они устраивали в нейтральных странах. Яндржек проработал около трех лет и оказал русской разведке очень ценные услуги. Получавшиеся Яндржеком крупные суммы денег вскружили ему голову. Он начал швыряться деньгами, вследствие чего попал на подозрение контрразведки. Занкевич, желая спасти положение, вызвал Яндржека в нейтральную страну и пригрозил, что если тот не бросит швыряться деньгами, то он ему денег в руки не даст, а будет вносить на имя известной фирмы в заграничный банк. Однако было уже поздно. В это время в Будапеште провалился агент русского Генерального штаба Бравура, что заставило австрийскую контрразведку насторожиться и произвести обыски у заподозренных лиц. Во время обыска у Яндржека под половицей нашли записную книжку, в которой были отмечены все суммы, полученные им за разведывательную службу. Его приговорили к пожизненному тюремному заключению.
О деятельности военного агента в Италии можно судить по имеющемуся в нашем распоряжении отчету за 1910 год, из которого видно, что этот военный агент агентурной разведкой не занимался.
Так, в отчете не указано ни одного документа, ни одного сведения, которое можно было бы отнести к категории секретных.
Вообще в Италии военные агенты довольно часто менялись и, следовательно, не могли войти в курс дела. Причины смены были довольно разнообразны, а иногда и анекдотичны, как, например, смена князя Волконского.
В 1913 году полковник князь Волконский был сменен за следующее «преступление». Во время празднования трехсотлетия дома Романовых Волконский находился в отпуску в Москве. Здесь «старинные» дворяне решили преподнести Николаю Романову верноподданнический - 144 - адрес, который начинался словами «Самодержавному». Волконский выступил на собрании этих «верноподданных» дворян и заявил, что Николай Романов — не «Самодержавный», ибо манифестом 17 октября он законодательные свои права уступил Государственной думе, и что Россия — конституционная монархия. Ему «доказывали», что это не так, но он все же остался при своем мнении и отказался подписать адрес. На другой день появилась соответствующая статья в «Земщине», но автору статьи фамилия «преступника» была неизвестна, он лишь установил, что этот «красный» был полковником Генерального штаба. Генштаб начал поиски «преступника» и напал на его след, когда Волконский был уже в Риме. Ему предложили дать объяснения. Он подтвердил все изложенное в «Земщине» и добавил, что остается при своем мнении, то есть что Николай Романов не самодержец. Тогда ему предложили подать в отставку. Волконский отказался. В дело вмешался Николай Романов и приказал прогнать Волконского с военной службы без «мундира и пенсии».
И лишь накануне войны 1914 —1918 гг. в Рим прибыл новый военный агент — полковник Генштаба Энкель.
На этом можно закончить обзор агентурной деятельности официальных военных агентов до начала войны 1911 —1918 гг. Агенты были, конечно, и в других, более мелких государствах, но их разведывательная деятельность там была до того незначительной, что останавливаться на ней не стоит.